Кристин Раш - День Красного Письма

— Вы знаете, почему? — спрашивает Карла.

Я качаю головой.

— Поверьте, я много об этом думала. Я проиграла в голове все варианты — может быть, я умерла раньше, чем написала письмо…

— Но вы ведь сейчас старше, правда? — спрашивает Джей-Джей с ноткой раздражения в голосе. — В этот раз вы написали письмо?

— Мой срок наступит через две недели, — отвечаю я. — И я собираюсь его написать.

Его щёки краснеют, и я впервые вижу, как он уязвим под своей оболочкой. Он так же опустошён, как и Карла с Эстебаном — возможно, даже больше. Как и я, Джей-Джей верил, что получит письмо, которого заслуживает — то есть, такое, что расскажет ему, какая чудесная, успешная и богатая жизнь его ждёт.

— То есть вы всё ещё можете умереть до того, как напишете письмо, — говорит он, и на этот раз, я уверена, осознанно хочет уязвить.

Ему удаётся. Но я не даю эмоциям отразиться на лице.

— Вероятность есть, — говорю я, — Но в течение тридцати двух лет я жила без письма. Тридцать два года без малейшего понятия о том, что готовит мне будущее. Как люди, жившие до путешествий во времени. До Дней Красного Письма.

Я завладеваю их вниманием.

— Я думаю, что нам повезло, — говорю я, и, поскольку ранее я заявила о себе как о части группы, мои слова не звучат снисходительно. Я произносила эту речь в течение двух десятилетий, и школьники прошлых лет говорили мне, что эта часть речи самая важная.

Взгляд Карлы встречается с моим: унылый, испуганный, но не утративший надежды. Эстебан по-прежнему смотрит в пол. Глаза Джей-Джея сузились, и я теперь чувствую его гнев, словно это моя вина, что он не получил письма.

— Повезло? — переспрашивает он таким же тоном, каким напоминал мне, что я всё ещё могу умереть.

— Повезло, — повторяю я. — Мы не привязаны к будущему.

Эстебан теперь смотрит на меня, его лоб пересекает складка.

— Сейчас в спортзале, — говорю я, — консультанты разбираются с учениками, получившими трудные письма двух типов. Первый тип — письма, которые требуют от вас не делать того или этого такого-то числа такого-то месяца такого-то года, чтобы не испортить себе всю оставшуюся жизнь.

— Такие правда приходят? — хрипло спрашивает Эстебан.

— Каждый год, — говорю я.

— А второй тип? — голос Карлы дрожит. Она говорит так тихо, что мне приходится напрягать слух.

— Это те, которые говорят «ты способен на большее», но не объясняют — собственно, и не могут объяснить — что конкретно пошло наперекосяк. Мы ограничены описанием одного события, и если жизнь была испорчена в результате череды неправильных решений, мы не можем этого объяснить. Мы лишь надеемся, что наше раннее «я» — другими словами, вы — сделаете правильный выбор, если вас предупредить.

Джей-Джей тоже хмурится.

— И что с того?

— Представьте себе, что вместо того, чтобы не получить письма вообще, вы получаете письмо, в котором говорится, что ничего из того, о чём вы мечтали, не сбылось. Такое письмо попросту говорит вам, что вы должны принять то будущее, что вас ждёт, поскольку его никак не изменить.

— Я бы не поверил, — говорит Джей-Джей.

Я соглашаюсь. Он бы не поверил. Сперва. Но мерзкие холодные червячки сомнения поселились бы в душе и начали бы оказывать воздействие на всё, что он делает.

— Не поверил бы? — переспрашиваю я. — То есть ты такой человек, что стал бы врать себе самому, пытаясь разрушить всё, чего ты достиг в жизни? Пытаясь уничтожить в тебе любые следы надежды?

Он краснеет ещё гуще. Конечно же, он не такой. Он обманывает себя — мы все это делаем — но представляя себя лучшим, чем на самом деле, преуменьшая недостатки. Когда Лизбет начала за ним таскаться, я привела его к себе в кабинет и попросила не обращать на неё внимания.

«Это её провоцирует» — сказала я.

«Не думаю, — ответил он. — Она знает, что мне на неё начхать.»

Он знает, что ему на неё начхать. Бедная же Лизбет об этом и не подозревает.

Я вижу, как она ждёт в коридоре перед дверями моего кабинета. Ей нужен он, она хочет знать, что написано в его письме. В одной руке она держит красный конверт, другая спрятана в кармане её мешковатой юбки. Сегодня она выглядит симпатичнее, чем обычно — должно быть, принарядилась ради этого дня или ради неизбежной вечеринки.

Каждый год какие-нибудь идиоты устраивают вечеринку в честь Дня Красного Письма, несмотря на то, что школа — и вся культурная традиция — рекомендует этого не делать. Каждый год дети, получившие хорошие письма, идут на вечеринку. Остальные либо придумывают причины, чтобы не ходить, либо приходят ненадолго и лгут о своём письме.

Лизбет, вероятно, хочет узнать, пойдёт ли Джей-Джей.

Интересно, что он ей скажет.

— Возможно, вы не станете посылать письмо, если правда окажется слишком болезненной, — говорит Эстебан.

Так, начинается: сомнения, страхи.

— Или, — говорю я, — если ваши успехи превысили все ожидания. Зачем вам знать об этом? Ведь тогда, что бы вы ни делали, вы бы колебались — не сведёт ли следующий шаг с дороги к ожидающему вас успеху?

Они снова смотрят на меня.

— Поверьте, — говорю я, — я перебрала все варианты, и все они неверны.

Дверь кабинета открывается, и я чертыхаюсь про себя. Мне нужно, чтобы они сосредоточились на моих словах, а не на том, кто влезает без спросу…

Я поворачиваюсь.

В дверях стоит Лизбет. Она выглядит очень нервно; впрочем, она всегда нервничает, когда дело касается Джей-Джея.

— Джей-Джей, нам надо поговорить.

Её голос дрожит.

— Не сейчас, — отвечает он. — Через минуту.

— Сейчас, — говорит она. Никогда раньше я не слышала, чтобы она говорила таким тоном. Решительным и испуганным одновременно.

— Лизбет, — говорит Джей-Джей, и по его голосу ясно, как он устал, как ему тошно от этого дня, этого мероприятия, этой девицы и этой школы — он не из тех, кто стоически переносит удары судьбы. — Я занят.

— Ты не женишься на мне, — говорит она.

— Конечно нет! — рявкает он — и вот тут я догадываюсь обо всём. Почему мы все четверо не получили писем, почему я не получила письма, хотя до моего пятидесятилетия всего две недели и я твёрдо решила черкнуть пару строчек своему несчастному прошлому «я».

Лизбет держит свой конверт в одной руке и маленький пластиковый пистолет в другой. Нелегальное оружие, владеть которым не должен никто — ни школьник, ни взрослый. Никто.

— Ложись! — кричу я и бросаюсь к Лизбет.

Она уже стреляет, но не в меня. В Джей-Джея, который не успел лечь.

Но Эстебан уже на полу, а Карла — Карла в полшаге позади меня тоже прыгает к Лизбет.