Айзек Азимов - Приход ночи

Келаритан из своего угла предостерегающе пробормотал что-то. Ширин сделал ему знак молчать.

– Прямо вот так встать и уйти? – растерялся Харрим.

– Почему бы нет? Вы ведь не в заключении.

– Но если я так сделаю… если так сделаю… – забормотал грузчик.

– Что тогда?

Харрим долго молчал, понурив голову и наморщив лоб. Несколько раз он порывался заговорить, но осекался. Психолог терпеливо ждал. Наконец больной сказал напряженным, хриплым, сдавленным голосом:

– Не могу я отсюда уйти. Это все из-за… из-за… – он перебарывал себя, – …из-за Тьмы.

– Из-за Тьмы, – повторил Ширин.

Слово повисло меж ними, как нечто осязаемое.

Харрима это беспокоило, даже коробило. Ширин вспомнил, что среди людей класса Харрима это слово не принято употреблять в обществе. По их понятиям, оно имеет то ли непристойный, то ли богохульный смысл. Ни один житель Калгаша не любил задумываться над тем, что такое Тьма, и чем необразованнее был человек, тем страшнее представлялась ему мысль о том, что все шесть дружественных солнц могут разом исчезнуть с небосвода и тогда настанет полнейшая Тьма. Эта мысль не укладывалась в голове – буквально не укладывалась.

– Ага, из-за Тьмы, – сказал Харрим. – Я чего боюсь – боюсь, что если выйду отсюда, то опять окажусь во Тьме. Вот в чем дело.

– Полная смена симптомов за последние несколько недель, – тихо проговорил Келаритан. – Сначала все было наоборот. Его нельзя было удержать в четырех стенах без помощи седативов. В начале – острый случай клаустрофобии, а впоследствии – полный переход к клаустрофилии. Мы считаем, что это признак выздоровления.

– Может быть, – сказал Ширин. – Вы проехали через Таинственный Туннель одним из первых, да?

– В первый же день, – с ноткой гордости ответил Харрим. – У нас в городе была лотерея. И сто человек выиграли бесплатные билеты в Туннель. Миллион лотерейных билетов, наверно, продали, а мой номер вытянули пятым. Вот мы все и отправились – я, жена, сын, две дочки. В самый первый день.

– Может быть, вы расскажете мне, как все было?

– Ну, как было… Я раньше, знаете, никогда не был в темноте. Даже в темной комнате. Никогда. Какая необходимость? В детстве у меня в спальне всегда горела лампадка, а когда я женился и зажил своим домом, у нас, само собой, тоже так повелось. Жена того же мнения. Тьма противна природе. Ее быть не должно.

– А в лотерее все-таки участвовали.

– Да ведь это только раз. И потом, это же было развлечение, понимаете? Хотелось повеселиться. Большая выставка, пятисотлетие города, все такое. Лотерейные билеты все покупали. Я и подумал – тут, наверно, что-то другое, особенное, иначе зачем этот Туннель было строить? Взял и купил билет тоже. А когда выиграл, все в порту мне завидовали, всем тоже хотелось в Туннель, некоторые даже предлагали купить у меня билет, а я сказал – нет, мол, не продается, поеду с семьей, и все тут…

– Значит, вам хотелось проехаться по Туннелю?

– Ну, а как же.

– А когда дошло до дела? Когда вы там оказались? Что вы испытывали?

– Ну, значит… – Харрим облизнул губы и уставился в пространство. – Там такие вагончики – внутри дощечки вместо сидений, а сами открытые. Каждый рассчитан на шестерых, только нас: посадили впятером, поскольку мы одна семья – не стали сажать с нами постороннего. Потом, значит, музыка заиграла, и вагончик поехал туда, в Туннель. Медленно-медленно, не так, как машина едет. Еле полз. Потом мы оказались в Туннеле. А потом… потом…

Ширин подождал с минуту и, видя, что Харрим умолк окончательно, сказал:

– Продолжайте, пожалуйста. Я очень хочу знать, как это выглядело.

– Потом Тьма, – хрипло вымолвил Харрим. Его большие руки начали дрожать при этом воспоминании. – Она спустилась, как будто тебя кто накрыл громадной шляпой, понимаете? Сразу – сплошная чернота. – Дрожь перешла в тряску. – Я услышал, как сын, Тринит, смеется. Он у меня шустрый, Тринит. По его разумению, Тьма – это что-то непотребное, точно вам говорю. Он, значит, засмеялся, я велел ему заткнуться, а одна из девочек заплакала, и я ей сказал, что все хорошо, это только на пятнадцать минут, забавы ради, и бояться не надо. А потом… – Он снова умолк, и на этот раз Ширин не стал торопить его. – Потом я почувствовал, как она давит меня. Все было Тьмой… Тьмой… вы не можете себе этого представить, не можете – как там было черно – как черно – Тьма… – Харрима вдруг передернуло, и из его груди вырвались мучительные, почти конвульсивные рыдания. – Тьма, о боги, Тьма…

– Тихо, тихо. Теперь уже все позади. Смотрите – свет! Сегодня на небе четыре солнца, Харрим. Успокойтесь.

– Дайте-ка я им займусь, – сказал Келаритан. Он подоспел к больному, как только тот разрыдался, с иглой наготове, ввел ее в могучее предплечье Харрима, и тот почти сразу же затих, откинувшись на подушку с застывшей улыбкой. – Теперь нам придется уйти.

– Но я же только начал…

– От него теперь долго не будет толку. Можем спокойно пообедать.

– Да, – без воодушевления ответил Ширин, у которого, к его собственному удивлению, почти пропал аппетит. Он не мог припомнить, чтобы с ним это случалось раньше. – И это – один из лучших ваших пациентов?

– Один из наиболее устойчивых, да.

– Что же тогда творится с другими?

– Некоторые впали в полную кататонию. Других приходится постоянно держать на седативах. Я уже говорил, что на первой стадии болезни они не желали заходить в помещение. Сразу по выходе из Туннеля с ними не происходило ничего особенного, за исключением этой внезапной вспышки клаустрофобии. Они отказывались заходить в помещение, в любое помещение – будь то дворец, особняк, квартира, хижина, шалаш или палатка.

Ширин впал в состояние глубокого шока. Его докторская диссертация была посвящена психическим расстройствам, связанным с темнотой – потому-то его и пригласили сюда, – но он никогда еще не сталкивался со столь острыми проявлениями.

– Вообще отказывались находиться под крышей? Где же они спали?

– Под открытым небом.

– Их, наверно, пытались затащить в дома насильно?

– Ну конечно, пытались. В таких случаях у больных начинались бурные истерические припадки. Некоторые даже проявляли суицидальные намерения – бились головой об стену и так далее. Их нельзя было удержать в четырех стенах без помощи смирительной рубашки и хорошей дозы транквилизатора.

Ширин взглянул на здоровенного, уснувшего уже, грузчика и потряс головой.

– Бедняга.

– Это была первая фаза. Харрим сейчас пребывает во второй – в фазе клаустрофилии. Он адаптировался здесь, и его синдром принял совершенно другой оборот. Он знает, что в больнице безопасно, что здесь всегда яркий свет. Но он, даже видя, что в окно светят солнца, боится теперь выйти наружу. Ему кажется, что там темно.