Еремей Парнов - Собрание сочинений в 10 томах. Том 9. Пылающие скалы. Проснись, Фамагуста

— В смысле?

— Так ведь с якоря надо сниматься!

— Ну, до тех пор еще много воды утечет.

— Не скажи, Дмитрий Васильевич, время быстро летит, не успеешь и оглянуться… А медицина между тем ничего успокоительного не сулит. Длительное амбулаторное лечение, говорят, потом санаторий. Что присоветуешь в данном контексте?

— Я-то тут при чем? Тебе виднее. Очевидно, искать замену придется, я правильно понимаю?

— Боюсь, что так, Дмитрий Васильевич. У тебя нет подходящей кандидатуры?

— Отошел я от морской геологии за эти годы, порядком отошел…

— Боюсь, что непросто будет найти нужного человека. Рунова и геолог превосходный, и батискаф знает. Прямо ума не приложу.

— Сочувствую, но ничем помочь не могу. Я потому и просил за нее, что видел, как говорится, в деле…

— Ну, извини в таком разе, Васильевич. Всего тебе самого лучшего.

— И тебе, Герман Кондратьевич, и тебе… Спасибо за звонок. А Светлане, если увидишь, мой самый горячий привет. Попутного ветра…

Закончив разговор, Гончарук почесал макушку тупым концом карандаша. Затем нашел в академическом справочнике номер ленинградского филиала и заказал разговор, вычеркнув попутно Рунову из списка.

Звонок прозвучал, едва он положил трубку.

— Теплоход «Борей» на проводе, — ответил приятно удивленный Герман Кондратьевич.

— Гера, салют! — Оказалось, что звонит, причем по собственному почину, Слепцов. — Узнал про твои печали и поспешил с дружеской помощью.

— Очень тронут, Владимир Федорович. Дружба превыше всего. Только у нас, тьфу-тьфу, чтоб не сглазить, все пока развивается по плану. Разве что «Пайсис»-второй немного запаздывает. Ты про него?

— При чем здесь «Пайсис»? — с ощутимой ноткой нетерпения укорил Слепцов. — Тут, понимаешь, весь институт гудит про Светлану, а он «Пайсис»! Аппараты тебе дороже людей, технократ ты неисправимый!

— Обижаешь, Владимир Федорович. Я полностью в курсе.

— Нелепый случай! Как же это она, бедняжка?

— Да, не убереглась, но с кем не бывает?

— Мы все ужасно переволновались. Положение серьезное?

— Считай, что обошлось. Вытащили. Пошла на поправку.

— Даже так? Ну, я рад, Гера, чертовски рад. В мембране послышалось учащенное дыхание и чьи-то дальние голоса.

— Алло, Владимир Федорович! Ты тут?

— Да, извини, отвлекли на минуту… Значит, обошлось, говоришь? И может пойти в плавание?

— Вот этого пока не знаю. Подождем, что скажут врачи.

— А не останешься сидеть на бобах?

— Есть такая неважная перспектива, но что делать, Владимир Федорович. Заменить Рунову практически некем, и ты знаешь это лучше меня. Ценность ее, как работника, неоспорима. Особенно в свете последней ориентировки насчет конкреций.

— Я потому и звоню, что понимаю, как ты там маешься. Есть у меня на примете один симпатичный человечек, Гера. В порядке подстраховки. В случае положительного решения сможем оформить вмиг.

— Кто? — без всяких околичностей спросил Гончарук.

— Башмачникова Нелли Антоновна. Тоже кандидат наук, участвовала в морских экспедициях, притом наш кадр, институтский, не откуда-то со стороны. Ты обмозгуй, Гера. Только не затягивай слишком. Я, говоря по чести, не любитель форсмажорных ситуаций.

— Я тоже. Но ведь она, по-моему, чистый биолог?

— Подумаешь, какая важность! Подучится.

— С высокого-то кресла все легким кажется, — вздохнул Герман Кондратьевич, записав фамилию на отдельном листке. — Геологическим исследованиям Руновой в программе отводится ведущая роль, — отчеканил он с металлом в голосе. — За них с меня спросят в первую голову… Кого получше нет у тебя, Владимир Федорович?

— Я, Герман Кондратьевич, рекомендации не с бухты-барахты даю, с полной ответственностью.

— И все же?

— Поразмыслю на досуге, — нехотя пообещал Слепцов, — но и ты озаботься. Лады?

— Ну, лады в таком разе.

— Так я вызову тебя в понедельник?

— Больно торопишь, Владимир Федорович. Так нельзя.

— Не я, дорогой товарищ, время нас торопит.

— Что-что, а уж это на собственной шкуре ощущаю. Значит, все ясно, будем думать, — закончил разговор Гончарук в полной уверенности, что ни при каких обстоятельствах не возьмет Башмачникову. Поколдовав над исчерканным списком, он заменил жирный минус на крохотный вопросительный знак.

Потом дали Ленинград.

К телефону подошел членкор Андреев, заслуженный полярник, у которого Гончарук начинал ассистентом.

— Как же, хорошо помню, — ответил он с чопорной вежливостью на выспреннее приветствие. — Даже слежу порой за вашими маршрутами по карте… Чем могу служить?

— Выручайте, Борис Львович! — взмолился Герман Кондратьевич. — Срочно нужен дельный альголог, причем с геологическим уклоном. Не присоветуете по старой памяти.

— В экспедицию?

— Да, причем маршрут очень интересный и исключительно перспективный.

Когда?

— Скоро, Борис Львович, в том и беда.

— Чего же вы только теперь спохватились?

— Так уж вышло… Заболел наш самый надежный товарищ.

— Боюсь, что ничего не получится, у всех, понимаете, свои планы. Да и поразъехался народ по белу свету! Нет, такие вопросы нужно решать загодя.

В райцентр удалось пробиться только под вечер.

— Как там наша больная, доктор? — проникновенно понизив голос, осведомился Гончарук.

— Состояние удовлетворительное, но чувствует она себя еще очень плохо.

— А печень?

— Думаете, за один день что-то может измениться?

— Почему за один? Но вообще-то я вас понимаю, доктор. Я и сам биолог. Клетки медленно восстанавливают свою функцию. Вся беда в этом.

— Не только, но в основном верно.

— Ускорить процесс, так сказать, поддержать деятельность ничем нельзя?

— Думаем в этом направлении. На будущей неделе приедет наш консультант из Владивостока.

— Спасибо вам, доктор. Так я еще позвоню?

— Сделайте одолжение.

Герман Кондратьевич пощипал в задумчивости подбородок. Угробив почти целый день, он так и не продвинулся ни на одном из направлений, а кое в чем даже осложнил себе жизнь. Если экспедиция уйдет без альголога, Башмачникову ему не простят. Он принял душ, не спеша побрился перед зеркалом во всю стену, переменил сорочку. Успев перебрать в уме десятки разнообразных комбинаций, позвонил на квартиру Иосифу Гавриловичу Шехману.

Старик заведовал лабораторией алкалоидов в институте физиологически активных веществ и, как никто, разбирался в индо-тибетской медицине. Он написал лучшую в мировой научной литературе монографию о трепанге и был одним из тех, кто внедрил в медицинскую практику заменитель чудесного корня жизни — элеутерококк. Не боясь подорвать свой действительно высокий авторитет, он охотно пользовал от разных болезней как своих друзей и знакомых, так и знакомых своих друзей.