Бледный король - Дэвид Фостер Уоллес

мне. Очевидно, в том время я не мыслил словами вроде «задержала». Это скорее термин Службы. Но сидеть с мамой и Джойс обычно было вовсе даже не весело, и часто я, как теперь подумаю, просто психовал – и все же курил с ними почти каждый раз. Сомневаюсь, что самой маме это нравилось. В целом чувствовались притворные веселье и раскрепощение. Ретроспективно мне кажется, что мама пыталась показать мне, что меняется и растет вместе со мной, что мы на одной стороне поколенческого разрыва, будто все еще так же близки, как в детстве. Что мы оба нонконформисты и символически шлем отца на хрен. Так или иначе, все это всегда чуток отдавало лицемерием. Родители расстались в феврале 1972 года, на той же неделе, когда Эдмунд Маски плакал на публике во время предвыборной кампании, и по телевизору то и дело крутили запись, как он плачет. Не помню, из-за чего он плакал, но это точно подкосило его шансы. Впервые слово «нигилист» я узнал на шестой неделе театрального курса в старшей школе. Я, кстати, точно знаю, что не испытывал к Джойс особой враждебности, хотя помню, что наедине с ней всегда чувствовал себя как на иголках и радовался, когда мама возвращалась домой и можно было общаться с ними вместе, а не пытаться завязать разговор с одной Джойс, что всегда было сложно – всегда чувствовалось, будто у нас больше тем и вещей, которые затрагивать не стоит, чем наоборот, поэтому болтовня с ней была как слалом в Девилс-Хед, если бы ворота на трассе стояли в паре сантиметров друг от друга.

Задним умом я потом осознал, что отец вообще-то был очень остроумным и умудренным человеком. В то время, полагаю, я думал о нем как о почти неживом, как о роботе или рабе конформизма. Он действительно был чинным, дотошным, любил критиковать. Стопроцентный традиционный истеблишмент, целиком и полностью на другой стороне поколенческого разрыва – он умер в сорок девять лет, в декабре 1977 года, что, очевидно, означает, что рос он во время Депрессии. Но не думаю, что я хоть раз оценил его чувство юмора – он словно вплетал свои истеблишментские взгляды в ироничный, остроумный стиль, и не помню, чтобы в то время до меня доходили его шутки или их смысл. Видать, у меня тогда особо не было чувства юмора – или оставалась стандартная детская привычка принимать все, что он говорит, на свой счет. Кое-что я о нем знал, запомнил за годы детства, в основном от матери. Например, когда они только познакомились, он очень-очень стеснялся. Что он хотел поступить не просто в технический колледж, но кому-то надо было платить по счетам, – он занимался материально-техническим снабжением в Корее, но женился на моей матери еще до отправки, и потому после отставки ему пришлось тут же найти работу. Так тогда было принято у людей ее возраста, объясняла мама: если встречаешь подходящего человека и хотя бы оканчиваешь старшую школу, тут же женишься, без раздумий и сомнений. Главное то, что он был очень умен, но не достиг, чего хотел, как многие в его поколении. Много работал, потому что иначе никак, а собственные мечты отложил в долгий ящик. Это все опосредованно, от матери, но сходится с всякими моментами, которые я не мог не замечать сам. К примеру, отец все время читал. Читал постоянно. И это был весь его досуг, особенно после развода – он всегда возвращался домой со стопкой книг с прозрачными библиотечными обложками. Я никогда не задумывался, что это за книги или почему он читает так много, – он никогда не распространялся о том, что читает. Я даже не знаю, что он больше любил – в смысле, исторические книжки, детективы или что. Теперь, оглядываясь назад, думаю, ему было одиноко, особенно после развода, ведь друзьями он мог назвать только коллег с работы, а я думаю, что он считал свою работу по сути скучной – полагаю, навряд ли он вкладывался всей душой в протоколы бюджета и расходов города Чикаго, особенно при том, что и переезжать туда придумал не сам, – и думаю, книги и интеллектуальные вопросы были для него одним из способов сбежать от скуки. Вообще-то он был очень умным. Хотел бы я помнить больше примеров, что он говорил, – в то время, думаю, его слова больше казались враждебными или осуждающими, будто он смеялся одновременно и надо мной, и над собой. Помню, иногда он говорил о так называемом молодом поколении (в смысле, моем): «Вот что творит Америка» [74]. Не самый лучший пример. Он будто думал, что виноваты обе стороны, будто это со взрослыми в стране что-то не так, раз в 1970-х они рожали таких детей. Помню, однажды в октябре или ноябре 1976-го, когда мне исполнился двадцать один год, во время очередного периода дома после учебы в Де Поле – вообще-то совершенно ужасной, тот мой первый раз в Де Поле. Одним словом – катастрофа. Меня вообще-то вежливо попросили уйти – единственный такой случай в моей истории. В других случаях, в колледже Линденхерста и потом в UIC, я сам забирал документы. Так или иначе, в то время дома я работал во вторую смену на фабрике «Чиз Нэбс» в Буффало-Гроуве и жил там же рядом, в отцовском доме в Либертивилле. Я точно не мог поселиться у мамы и Джойс в чикагском районе Ригливилл, где везде вместо дверей висели занавески из бус. Но и идти на ту бездумную работу надо было только к шести, поэтому я в основном весь день слонялся по дому. И иногда в тот период отец уезжал на пару дней – финотделы мэрии Чикаго, как и Служба, всегда отправляли своих технарей на конференции и повышения квалификации, и это – как я узнаю позже сам, в Службе, – вовсе не большие пьяные гулянки частного сектора, а обычно очень интенсивные и сосредоточенные на работе мероприятия. Отец сказал, повышение квалификации в основном просто утомительно – это слово он говорил частенько, «утомительно». И во время тех командировок я жил один, и сами можете представить, что происходило, когда я оставался один, особенно по выходным, хоть мне и полагалось присматривать за домом. Но это мое воспоминание – о том, как однажды днем в 76-м он вернулся из такой командировки пораньше – где-то на день-два до того, когда я рассчитывал, – и вошел, и застал меня с двумя старыми так называемыми друзьями из Либертивиллской Южной