Рог изобилия - Владимир Васильевич Григорьев

предстанет в исчерпанном до дна виде. Иные разгадки окрестят прозорливыми, иные — гениальными. А вот загадки, как их расставить по полочкам? Ведь не говорят «гениальная загадка природы». Загадки, как курсанты в строю, кто из них станет генералом?

Но в том-то и дело, что загадка «Пластинки Эпох» соприкасалась где-то с чертой, за которой открываются искомые дали гениальности. Потому, видимо, и потрясла она соучастников происшествия. Потрясла так, что будут они теперь долгие годы зорко вглядываться в собеседников, вслушиваться. Нет ли в них чего такого странного, а на самом деле необыкновенного. А вдруг да тоже гость из Времени, из тайных зон гениального?! Ведь не один бродит по свету.

Как сказал Он сам, вынырнув однажды в одном из сновидений доктора: «Оглянитесь, есть среди вас с прекрасной отметиной, огражденные временем. Тоже «Вложено при рождении», каждому своей мерой. Конечно, многих судьба обошла, но кое-кому вложено!

Только не будьте слишком суровы к ним, не спугните, потом ведь не воротишь. Край вечного зыбок, уйдет из рук, если не так взяться. Не каждому и виден. Вот меридиан на глобусе четок и строг, натянут, как бельевая веревка, от полюса к полюсу. Но кто ж видел его среди автострад и полей? А грянула магнитная буря и пошла буйствовать, рушить радиосвязь, плясать по ионосферам. Попробуй одерни, вынеси выговор по административной линии. У многих руки чешутся, да не дано!»

Ах, промчалось видение, обожгло грудь мимолетных свидетелей звездным жаром, стужей космоса. Взвилось по-дельфиньи, переблеснуло, чтобы без следа уйти в глубинные коловороты времени. Появится ли снова, жди!

А ведь будет с кем-то разговаривать, смотреть в глаза, ввергать в трепет чьи-то сердца и… бесследно исчезать, разлагаясь на полутона зрительных воспоминаний. Как герой киноэкрана, распростерший улыбку в двухмерном, плоскостном мире полотна обозрения: стреляет, мчится на автомобилях, прыгает из окна, ненавидит, страдает, и зал страдает вместе с ним. Но вспыхнула под потолком люстра — ничего, пустое полотно экрана. Он умер до следующего сеанса.

И так до нужных эпох. А там появится, скажет:

— Я пришел! В трех измерениях объема и четвертом измерении — Времени. Я и братья мои!

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

ОТ АВТОРА

⠀⠀ ⠀⠀

В читательских кругах устоялось мнение, что писать фантастику — дело, по-видимому, нехитрое. Во всяком случае, тысячи научных и ненаучных сотрудников веруют в это — кто в глубине души, а кто и в категорическом откровении подобного мнения. Свидетельством тому — широкий поток научно-фантастических рукописей, орошающий литературные отделы всевозможных редакций. Возможно, что моя книга рассказов укрепит это распространенное заблуждение.

А может быть, и наоборот. Когда мы слушаем «Сомнение» Ф. Глинки в исполнении Ф. Шаляпина и подпеваем внутренним голосом, кажется, что у каждого из нас выйдет не хуже. Но нет, не выходит. Так и в любом жанре человеческой деятельности.

Научная фантастика… Студентом МВТУ имени Баумана я и не помышлял, что однажды войду в списки авторского актива жанра, испытавшего на своем веку немало взлетов, падений, и наконец обретшего свободное парение под пристальным и отчасти тревожным взглядом читателей эпохи нагрянувшей мировой научно-технической революции, частично передавшей прогнозирование будущего из рук писателей-фантастов в производственные программы НИИ, что, собственно, только усилило обаяние магии предсказаний чисто литературного толка.

Классические галереи и аудитории старинного училища, его прокопченные литейные ряды мощных станков мастерских металлообработки, царственная тишина многочисленных лабораторий, строгие лики великих бауманцев XIX века, задумчиво взирающих с дворцовых стен старинного колледжа на младое поколение спортивно скроенных студиозисов… Здесь волей-неволей целишь личное будущее на служение науке — чистой или прикладной, и родничкам художественных помыслов, закипающим в подсознании, не устоять против захватывающего воображение величественного течения технических задач века.

Из бойниц этого дота открывается панорама, загроможденная конструкциями всевозможного назначения, и на стальном фоне чисто производственной картины образы литературного, в том числе научно-фантастического эпоса колышутся эфемерными призраками, жизненная власть коих ограничивается, дай бог, правом совещательного голоса.

Курсовые проекты — вот скромные повести студента МВТУ. В их сюжетах он волен фантазировать, казнить или миловать отдельные гайки, шпонки, шестерни, варьировать эскизные наброски, усмиряя, впрочем, сюжетные порывы суховатыми требованиями ГОСТа. Записные книжки студента украшаются обрывками формул, схемами узлов и деталей, бегло заносимыми в электричке, метро, трамвае, где придется.

Все это в порядке вещей, да вот напасть: поток конструкторского полуфабриката, пополняющий мои записные книжицы, то и дело разрывается формулировками, чуждыми духу чугуна, стали, сопротивления материалов, дисциплин точных. Слышу чье-то занятное выражение, вижу колоритную сцену из жизни улицы, фиксирую чей-то энергичный жест — записываю. Зачем, спрашивается? А зачем люди мечутся вокруг кожаного мяча, травят короля пешками, конями, слонами и самой королевой? Предаются всевозможным играм. Приятно! Так и тут. И потому в старых записных книжках среди интегралов и схем нахожу:

«Блочная стена моей комнаты исполняла концерты для скрипки с оркестром, ругалась басом, взвизгивала по-бабьи, застольно пела неверными голосами соседей про Стеньку Разина, и только не плясала цыганочку».

«А вы что сегодня изобрели? — разговор в дамской парикмахерской XXI века».

«Невозможно, как столкновение двух лифтов».

«Он чувствовал себя шпагоглотателем, проглотившим шпагу натуральным образом».

«Люди здесь достигали глубочайшей старости. Но получалось это у них чрезвычайно быстро».

«Он работал обыкновенным продавцом в табачном киоске, научных трудов не имел, не выписывал, не читал, о социологии слыхом не слыхал и жил в душевном покое, твердо надеясь, что на его веку мужики и бабы не освободятся от смертельной привычки к куреву, и потому полюбившаяся работа в киоске всегда будет его привилегией. Он не подозревал, что директива о замене поголовья табачных капитанов кибернетическими автоматами-американками принята окончательно и бесповоротно».

Сюда же под знаки интеграла заносились: высказывания представителей неточных наук, поражавшие меня отточенностью и математической строгостью формулировок.

«Развитие всех наук только через множество перекрещивающихся и окольных путей приводит их к действительно исходной точке». (Карл Маркс)

«Человеческий ум широк, между тем как мир узок, и потому мысли легко уживаются в первом, между тем как вещи резко сталкиваются между собой во втором». (Макс Пикколомини в драме Шиллера «Смерть Валленштейна»)

«Нетерпимость всегда враждебна истине и выгодна лишь лжи. Истина любит критику, от нее она только выигрывает; ложь боится критики, ибо проигрывает от нее». (Дени Дидро)

«Истинное и настоящее легче распространялось бы в мире, если бы неспособные производить его в то же время не