Андрей Лях - В направлении Окна

— Убьют — грош цена моим духовным усилиям.

— Это не так. И, кроме того, тебя не убьют, я это чувствую.

— Как это?

— Я не могу объяснить. Ты как-то больше, чем все здешние случайности, и не исполнил еще своего предназначения, а оно вне этой войны.

О собственной судьбе Сигрид ничего не говорила. Может быть, она знала? Но Холл тогда не спросил об этом, он поддался течению, которое его невольно увлекало:

— Значит, мое предназначение — воевать за веру? Ты хочешь завербовать меня в псы Господни?

Сигрид посмотрела на него широко открытыми глазами, в них встал ужас, и Холл понял, что заглянул дальше, чем следовало. Однако останавливаться он не стал.

— Я вижу, у вас на Изабелле какая-то воинствующая церковная организация. «Опус Деи», я угадал?

Она даже рванулась в сторону и, вероятно, упала бы с кровати, если бы Холл не удержал ее цепкой бугристой рукой:

— Да куда ты? Я не против. Давай, искушай, обращай, совращай, с нами Бог. Или кто захочешь.

Сигрид села, пол-лица ее с гривой спутавшихся волос попало в полосу света, и золото фигурного резного крестика блеснуло и тотчас же погасло в устье ложбинки меж грудей.

— А что может быть выше служения Церкви Христовой? Все проходит, и народы, и государства, а Храм стоит нерушимо. К чему пришла ваша наука, ваша культура? Чем вы обогатили человека за эти тысячи лет? Зубчатым колесом? Законами Эйнштейна? Никто не ушел дальше Евангелия. Да, в своем влиянии мы пользуемся светскими методами — но это ради Его дела, и самый закоренелый грешник может послужить орудием божьим.

— Жаль, не могу устроить овацию, — ответил Холл. — Нет, почему, могу, — и похлопал ее по спине. — Это аплодисменты. Иди сюда. Никто с тобой не спорит. Будем воевать за веру, я согласен.

Сигрид вздохнула и уткнулась носом ему в шею.

— На тебе есть знак, — прошептала она. — Ты придешь к нам. Наша встреча не случайна.

— Да сбудется воля Божья, — ответил Холл.

Таких разговоров у них впоследствии было много, но все напоминали этот, хотя и возникали по самым различным поводам. Зерно упало на благодатную почву, щедро сдобренную холловским равнодушием; сложись обстоятельства иначе, он, скорее всего, пошел бы по тем адресам и позвонил по тем номерам, которые называла Сигрид. Не довелось. А в ту ночь, когда Холл, уже снова запакованный в комбинезон и ремни, мирно спал все в той же кровати, группа проходчиков Баруха часам к восьми преодолев, наконец, завал, вышла в наружный коридор Сифона и через пять минут полностью полегла в перестрелке с тиханской тоннельной службой.

Вряд ли тридцать шесть разведчиков во главе с Холлом смогли бы сколько-нибудь долго удерживать Сифон, но в тот раз тиханцы из каких-то соображений не пошли на прорыв. Они поступили иначе — обрушили вышележащие слои и незамедлительно провели трехэшелонное армирование. Второй раз за время войны Сифон оказался в блокаде, и второй раз тиханский Координационный центр объявил, что убит Кривой Левша, опознавательный индекс шестьсот сорок шесть.

Через полгода они хоронили его уже в третий раз — в Идоставизо, — и с гораздо большими основаниями, а тогда Холл с командой благополучно вернулся в Сифон, убедившись, что с проходчиками все, и выход замурован на совесть. Не дожидаясь связи со штабом, он распорядился срочно расконсервировать все комплекты регенераторов и задействовать локационные станции, прерывая бессмысленное теперь радиомолчание, потом спустился на восьмой этаж.

В церкви — сейчас не было сомнений, что это именно церковь — шла служба за упокой душ павших воителей и во дарование спасения; Сигрид священнодействовала, были расставлены скамьи и даже что-то курилось. Ни одного лица не помню, подумал Холл. Совесть, сказала бы Анна. Если бы не вы с Палмерстоном, эти люди, возможно, остались бы живы, продержались бы как-нибудь на синтет-концентратах. Нет, вспомнил одного человека — старуха с квадратной челюстью и глубоко утонувшими в черепе глазами. Она стояла возле дверей.

Палмерстон появился ночью — правда, понятие дня и ночи для Холла и его людей утратило смысл, и они в своем быту присоединились к сорокавосьмичасовому жизненному циклу обитателей Сифона, так что на самом деле трудно сказать, день это был или ночь. Холл проснулся и увидел, что Сигрид не спит, а смотрит перед собой застывшим взглядом. Он мгновенно повернулся, подняв перед собой пистолет.

В ногах постели стоял Палмерстон, похожий на злого духа Сифона — длинный, зеркально-лысый, большеголовый, с маниакально-напряженным взглядом исподлобья. Совиные глазищи, окруженные темной сеткой складок, были разнесены настолько широко, что пространство между ними привлекало внимание само по себе. Палмерстон постоянно был погружен в одному ему известную думу, и взгляд его отрешенно фиксировался на любом случайном предмете, однако .бывали редкие моменты, когда в его глазах была видна то ли дымка любопытствующего сострадания, то ли просто отвращение ко всему на свете. Позже Холл заметил, что вид гибнущих тиханцев зажигает в его лице смутный интерес. Может быть, Палмерстону нравился сам процесс убийства?

В тот раз в глазах его был приказ. Он не сказал ни слова, но Холл сразу понял, чего тот хочет от него. Палмерстон вообще никогда ничего не говорил, и Холл так и не услышал, какой у него голос; военный союз двух сумасшедших проходил в полном безмолвии. Холл влез в сапоги и сбрую с «ройал-мартианом», и они пошли.

Жизнь в Сифоне и так походила на сон, а появление Палмерстона превратило этот сон в бред. Они с Холлом понимали друг друга превосходно, но никакой близости между ними не возникло, ибо никакие внешние события не в силах были нарушить глубокой сосредоточенности Палмерстона на его непостижимом внутреннем мире, а Холл к тому времени уже и сам основательно утратил ощущение реальности, и если бы ему сказали, что он весь свой век бродит по подземельям в компании отказавшегося от дара речи безумца, и ничего другого в мире нет и не было, он бы, наверное, поверил и согласился.

Палмерстон ухитрился отыскать в нижних этажах, в провалах «метро» крайне труднопроходимые лазы сквозь трещины, по которым из Сифона можно было выбраться в близлежащие галереи тиханской зоны. Туда они и выходили вдвоем, кружили по заброшенным ходам, добирались порой до поверхности, выжидали — иногда сутками — и стреляли, и взрывали все тиханское, что подставляла ситуация. Приходилось подолгу отлеживаться в разных дырах и завалах, и часто возвращаться поодиночке. Вернувшись, они заходили в любое жилище, хозяева молча выставляли им еду, они так же молча ели, пили и уходили. Холл, как и Палмерстон, понемногу утратил желание разговаривать, и бояться его стали так же, как и Палмерстона — все, даже Сигрид. Задумывались ли они над тем, какую судьбу готовит Сифону их помраченный эгоизм?