Виктор Гончаров - Век гигантов

К завтраку собрались все; раненые самостоятельно приготовили суп и компот в глиняных котлах, увезенных Скальпелем с места первой стоянки. Чтобы быть справедливым до конца, Николка предложил дикарям, поработавшим на славу — они не на день, а на несколько дней накосили сена — закусив, отправляться на проездку своих лошадей.

Когда Скальпель изволил стряхнуть с себя сон и выползти из пещеры, на дворе кипела работа. Вах! Строились конюшни, стойла, а для мастодонта — целая галерея с колоннами!

— Эге, батенька мой, — заметил медик Николке, — да вы никак оставили мысль об орде?!

— Орда подождет, — отвечал тот, красный от горячки работы, и минуту спустя прибавил неуверенно: — Мы решили зиму здесь пробыть и сюда же привести всю орду…

— Кто это «мы»? — засмеялся Скальпель, впрочем, довольный решением своего предприимчивого друга.

Он не был ленив, — этот медик, — только любил поспать. Наскоро закусив скромными остатками вареного мяса и компота, он попросил отрядить к себе несколько дикарей, мотивируя:

— Ежели оставаться здесь на зиму, пещеру нужно привести в сносное состояние, ремонтировать и благоустроить ее. Зима на носу — надо спешить…

В жизни плиоценщиков открылась новая эра, — эра, которой более самостоятельно, без революционного вмешательства коричневых человечков, они достигли бы через десятки тысяч лет. Нельзя сказать, чтобы они работали вполне сознательно — по крайней мере, на первых шагах, но — с безотносительной верой во все начинания человечков, ибо начинания эти всегда разрешались необыкновенными вещами. Несомненно еще одно. Они гордились тем, что в созидание этих вещей вкладывается их труд. Когда рушилось двадцатисаженное дерево, подрубленное или Мъмэмом, или Ургом, или Ркшою, или еще кем, дровосек становился в гордую позу, топал ногой, привлекая к себе внимание всех, и трижды провозглашал свое имя, твердой рукой указывая в то же время на сраженное дерево. Когда из бревен незаметно вырастало строение, восторгу юных строителей не было конца. Ведь это они строили — кьъян их заешь!.. Вот это самое бревно, которое теперь так высоко, срубили Кана и Гири. — Вах! Они хорошо запомнили его. А на этом Джала обрезал себе руку и мейд Ффель, сидя на нем, перевязывал рану; а на том отдыхал Ург, — о, Ург хорошо помнит, что это именно то самое бревно, а не другое: он потихоньку заметил его глубокой зарубкой… Это они рубили, таскали и поднимали бревна, пристраивали их друг к другу; они копали песок, водружали столбы, воздвигали стены и потолок, прорубали окна. Вах! Большие «пещеры» выросли, и все это их труд.

Когда Николка на следующий день предложил дикарям отправиться всем на покос, чтобы накосить много-много «трна» — травы, перевезти ее во двор и сложить про запас на зиму, никто не возражал и никто не смеялся: все теперь понимали жизненную необходимость подобных мероприятий, понимали хотя бы потому, что наличие запасов обеспечивало им большой досуг, а большая голова маленького Къколи была хитра на всякие занимательные выдумки.

Дни летели головокружительно-быстро, как осенние листья, увлеченные вихрем на степной простор; и, как листья в вихре, крутились с утра до ночи в горячке работ коричневые человечки и красные великаны среди них, обязанности были строго распределены. Николка заведовал постройками на дворе — параллельно техническим воспитанием дикарей, — снабжением кормом животных, охотой и восстановлением по старому Скальпельскому образцу скотного двора. Для осуществления последнего им были организованы три экспедиции в лес и степи; каждая экспедиция давала какую-нибудь живность: коров, свиней, коз или птицу. Снова кудахтанье, мычание, блеянье и хрюканье наполнили двор (сердце Скальпеля ликовало). Все это на «зав-двором» клало большой ответственности обязанности. Пришлось выстроить громадный сеновал, амбары и погреба, границы каменной ограды соответственно раздвинуть. Выстроить было легче, чем заполнить их съестными припасами для многочисленных животных. Легче всего доставалось сено: трава на корню высохла, оставалось только косить ее; но сено было неважное, поэтому Николка собирал мешками желуди, дикие яблоки и груши, копал клубни, похожие на свеклу, косил в степях рожь и овес, посеянные ветром. Конечно, он не один работал — в его сотрудничестве состояло 15 плиоценщиков, трудившихся беззаветно-усердно. С ученым медиком сотрудничало пятеро — они сами выделились; это были раненые: Гух, Вырк и Оджа, и еще двое — добровольцы Ничь и Гоо. Скальпель заведовал пещерой и всем тем, что близко примыкало к ней. Пещеру он разделал «под орех», по собственному признанию. Были сравнены и отшлифованы стены, потолок и пол, прорублены три окна — два на восток, одно на юг — и вставлены стекла из расплавленного песка; поставлена мощная печь, устроен дымоход; на 50 человек, по числу всей орды, построены койки, поделаны стулья и столы. Не хватало одного: хорошего освещения. Скальпель вздыхал по керосину, Николка обещал ему электричество… Питание пещерных коммунаров разнообразилось теперь молоком, сыром, маслом и яйцами. Гончарный круг снова завертелся, выпуская аляповатые тарелки, миски, чашки, котлы и кадки, — дикари принимали пищу вполне по-культурному…

Но не забывал Скальпель и о «духовных гостинцах». Он заставил-таки дикарей слушать себя без смеха, поющего и играющего на гитаре. Пускай развивают музыкальные способности. Учил игре на гитаре наиболее музыкального из всех — Урга, и всех дикарей обучал говорить по-русски. Здесь он поступал довольно остроумно. У плиоценщиков были свои слова — полный набор слов — для охоты, для оружия, для природных явлений и для некоторых действий, связанных с общественными работами. Эти слова он не трогал. Он лишь вносил в их речь новые, зачастую заменяя ими соответствующие жесты и мимику.

Плиоценщики будто проснулись от долгой и глубокой спячки и теперь широко раскрытыми глазами смотрели на мир. Этот мир был стар, знаком им до последней детали, в тысячи раз более знаком, нежели коричневокожим человечкам, которые являлись в нем недавними пришельцами. Стар, но в нем открылись такие грандиознейшие возможности, что сознание дикарей — наивных детей природы — революционизировалось катастрофически в каких-нибудь две-три недели.

По этому поводу между друзьями не один вечер велся ожесточеннейший спор, и всегда разбитым выходил Скальпель. Знаток в естественных науках, он не был особенно сведущ в социологии, Николка же воспитывался на ней; дискуссия на словах, а если нужно, то и на винтовках, была его революционной специальностью. Медик всегда горячился и всегда безнадежно путался в своих возражениях; Николка, оставаясь спокойным, насколько этого требовала ясность мышления, беспощадно бил врага своею наблюдательностью, своей памятью, хладнокровием и отчетливым представлением о предмете спора. Образцом такого рода дискуссии может послужить та, которую они вели по завершении всех работ на дворе и в пещере, вечером одного трудового дня.