Сергей Абрамов - Поиск-80: Приключения. Фантастика

Итак, анализы будут делаться в самой гермокамере. Это и хорошо, и плохо. Хорошо потому, что в этом случае мы действительно камеру можем загерметизировать полностью: все-таки шлюз-манжет, через который испытатели просовывали руки для сдачи крови на анализы, «погоду» нам портил: одинаковым давление в гермокамере и снаружи удержать очень трудно, практически невозможно — все время подсосы или выбросы. Вот и выкручивайся как знаешь: химсостав в гермокамере менять и корректировать нельзя — это одно из главных условий эксперимента, в космосе не должно быть ни подсосов, ни выбросов… Так что реакцию Боданцева, да и Мардер, я понять мог: кровь мы брали каждый день, иногда по два раза, а сейчас в гермокамере было уже три человека. Несложные подсчеты говорили о том, что герметичность манжетом-шлюзом мы нарушим порядочно. И бактерии, конечно, испытатель рукой заносит — что тут поделаешь!

А плохо то, что, приняв это, надо сказать, настойчивое предложение Михаила, я должен был целиком полагаться на его собственные анализы — сам я контроля над кровью в этом случае был лишен полностью. Но предложение принято, гемометр, набор пробирок, стекла-сетки и остальная аппаратура были уже в гермокамере, Михаил прошел соответствующий инструктаж в нашей лаборатории… Все на месте, можно начинать.

Но как томительны последние минуты ожидания!

Каждый запуск испытателя в гермокамеру, конечно же, для института — событие. Как ни сердится Мардер, что в зале слишком много народу, могут заразить испытателей, — все равно с десяток явно лишних всегда есть. А сейчас, когда мы наконец запускаем экипаж… Что поделаешь! Не закрывать же зал на замок: столько лет работали ради этого момента, вкладывали и ум, и душу… Вот какая высокопарность! Не хватало только трибуны и ораторов. Впрочем, не знай Хлебников наших с Мардер требований к бактериологической чистоте эксперимента — устроил бы, чего доброго, общеинститутский митинг. С духовым оркестром проводил бы испытателей в гермокамеру.

— Готовность номер один, — объявил по громкой связи Хлебников, явившийся сегодня в зал в белом халате — редкий случай! Безукоснительно требуя «халатности», как у нас иронически называют приказ по отделу об униформе сотрудников (белый халат — научный сотрудник, синий — инженеры, черный — слесари), к самому себе Хлебников этот приказ применял лишь в исключительных случаях.

Исключительные случаи… В жизни Хлебникова их, вероятно, не больше, чем в любой другой жизни. Но вот кандидатская его уж точно была событием сверхисключительным. Хлебников защитил ее с трудом: впервые в институте предлагалась диссертация абсолютно аналитического (читай — абсолютно компилятивного) характера. Я не знаю, что спасло его тогда от провала: то ли сверхмодная тема (космос, система жизнеобеспечения космонавтов при длительных полетах), то ли авторитет профессора Скорика, выступившего в роли научного руководителя. Так или иначе, но ученый совет при трех воздержавшихся одобрил диссертацию, не содержавшую ни грана собственных экспериментальных исследований — беспрецедентный случай в стенах Экологического института!

Эксперименты мы ставили потом — постфактум. И первые же результаты привели нас в ужас. Тончайшие газоаналитические исследования атмосферы кабины, в которой испытатель, или испытуемый, как мы называли тогда наших лаборантов-добровольцев, просидел всего лишь десять часов (больше выдержать было трудно, ибо кабина напоминала собой телефонную будку), показали, что человек выделяет при дыхании около десятка ядовитейших веществ: угарный газ, аммиак, метан, цианистые соединения… Потом этот список пришлось много раз пересматривать, дописывая все новые и новые токсины.

Конечно, когда космонавт летает день, два, даже неделю, концентрации аутотоксинов еще невелики, к тому же часть из них можно выловить и обезвредить химическими поглотителями. А если месяцы? Год? Сколько же на борту надо иметь химических патронов, чтобы поддерживать атмосферу безвредной? Каким образом удалять из кабины те самые килограмм с лишним углекислоты, которые человек выделяет за сутки? В американских космических кораблях углекислоту поглощали контейнеры с гидроокисью лития. Килограмм на килограмм. Значит, для полета на Марс на корабле должны быть тонны и тонны гидроокиси лития?..

Мы пошли по другому пути — смоделировали в гермокамере земной круговорот веществ: все отходы человека стали пищей для растений и нашей драгоценной хлореллы-вульгарис, а человек получал назад кислород и продукты питания. Но была одна закавыка, которую мы оценили по достоинству, когда выяснили характеристики систем жизнеобеспечения уже летающих кораблей — «Союзов» и «Аполлонов»: наша биологическая система очистки атмосферы и воды в гермокамере весила, по крайней мере, в три раза тяжелее. Кому она нужна в таком случае?

Решение было найдено чисто теоретически — на кончике пера: чтобы биосистему жизнеобеспечения разместить на космическом корабле в том же объеме, какой занимает система, скажем, «Аполлона», надо концентрацию углекислого газа в атмосфере корабля поднять в тридцать раз. С трех сотых до одного процента.

Так родился вариант «А». За ним — вариант «Б» (и одного процента оказалось мало), а теперь вот уже вариант «Д»…

…Я еще раз — в который уж! — обошел приборы: капнограф — две десятые углекислоты — надышали уже, кислород — в норме, двадцать один процент, температура — двадцать пять, хорошо, телеметрия — по нулям, красное табло — «Люк открыт», правильно… У самописцев Аллочка Любезнова (вот наградил бог глазками! Прожекторы небесного цвета…), у синих баллонов с кислородом какой-то парень — боданцевская «кадра», у черных баллонов с углекислым газом сам Боданцев — дело ответственное… Все, кажется, на месте, все, кажется, в норме.

— Можно запускать.

Это я Хлебникову. И пошел к боксу.

Там с двумя лаборантками священнодействовала Мардер: последние мазки гортани, носа, кожи…

— У вас тоже брать? — спрашивает Руфина, обернувшись ко мне.

— Боже упаси! — в неподдельном ужасе воздеваю я руки, защищаясь и от Руфины, и от ее лаборанток до чего они мне надоели со своими мазками, хоть убегай из института — За мной дублеры, Куницына терзайте — у него главный экипаж.

Ребята улыбаются. Они еще не знают, кто пойдет в гермокамеру, а кто останется в зале. Сейчас они выйдут, помнутся перед люком, и Хлебников им всем объявит благодарность, а потом назовет фамилии основного экипажа. Не надо пока портить настроения. Самое смешное, что микробиологини делают двойную работу — половину то мазков выбросят. Но Мардер, отлично знающая, кто пойдет в гермокамеру, и бровью не повела: действуйте!