Геннадий Емельянов - Истины на камне

Я потоптался на краю обрыва с надеждой, что Скала соизволит обратить на меня внимание, но друг мой был полон суровой деловитости и не оборачивался в мою сторону — сердился.

— Эй, соизволь подойти ближе! Хочешь, я скажу силачу так: Скала боится киня и не будет мазаться грязью — ведь его кожа нежна, он каждый день моется с мылом. Хочешь, скажу так?

— Ты дурак, Хозяин! — шепнул Скала, вытягивая шею. Он постоял с минуту, дожидаясь чего-то, и, заплетаясь ногами, отпятился к костру исполнять свой священный долг.

Я налег на берег грудью, свесил голову и сказал негромко:

— В гондоле была еще одна банка варенья. Могу отдать тебе ее.

Брат долго молчал, потом указал пальцем на спящего толстяка, на пещеру и вздохнул:

— Нельзя, Хозяин, покидать пост!

— Нельзя так нельзя.

— Ты не съешь варенье, Хозяин?

— Я его не люблю.

— А она? — Скала кивнул туда, где на коврике лежала Го.

— Она тоже не любит варенье.

— Ягоды не испортятся?

— Не должны.

— Ты про то варенье Нгу не говори!

Этого я не обещал ему, махнул рукой, прощаясь, и сел рядом с Го на коврик. Девушка дышала ровно, тихо, и на ее недвижном лице вздрагивали ресницы. Она думала. И скоро, я был в том уверен, начнет спрашивать. И не на все ее вопросы я смогу ответить.

Смеркалось.

Над холмами зажглась и погасла колючая звездочка, пригибая траву, задул теплый ветерок. Наверно, этот ветер прибежал от самого синего моря. Там, где зажглась и погасла звездочка, высветилась полоска заката, напоминающая цветом раскаленный металл. Закат горел сперва на чистом небе, потом, уже неярко, сквозь тучи, следом осталось лишь алое пятнышко, наконец истаяло и оно. Упала тьма. Прыгающий огонек костра напоминал о том, что я не один среди нескончаемой этой черноты. Недалеко повизгивал какой-то зверь, некрупный хищник, занятый ночной охотой.

— Логвин! — позвала Го.

— Да.

— Почему ты не спишь?

— А ты?

— Мы почти не спим, я могу совсем не спать.

— Я тоже могу совсем не спать.

— Логвин.

— Да?

— Я слышала много звуков, когда ты показывал мне свою Землю… Это что?

— Это — музыка.

— Зачем она?

— Тебя музыка не раздражала?

— Нет. Я не знаю, как назвать это чувство… Она меня не раздражала. Мне надо побыть одной, Логвин. Ступай в свою палатку. Ты умеешь долго спать. Я не умею.

— Хорошо. До свиданья, Го.

Она не ответила мне. Через окошко палатки я смутно улавливал ее профиль, ее лицо, желтеющее в темноте.

Терпение мое лопнуло, я вышел на самую круть берега, чтобы произнести речь, обличающую силача и двух болванов из низшей касты многострадального племени Изгнанных. Я собирался упрекнуть их в том, что мы напрасно теряем время, что с часу на час могут ударить затяжные дожди, а до моря неблизко и мы ничего путного еще не сделали. Они, видите ли, мажутся грязью, спят у костра, едят до отвала мясо (великий пост у них кончился), добываемое силачом, и в ус не дуют. Они забыли о собратьях своих, бедствующих на скупых угодьях. Ведь там, где обитает племя, не летает столько жирных непуганных птиц, там нет сладких кореньев и не растут вкусные плоды. Там голодно и пусто. И так далее, и так далее. Я уже открыл рот и вытянул руку, чтобы привлечь внимание троих внизу, вяло шевелящихся у костра, как вдруг почувствовал содрогание почвы под ногами, твердь гудела, будто перед извержением вулкана. Из норы с заунывным свистом выходил воздух, словно его гнал оттуда поршень. Могучая струя разметала костерок, пригнула моих воинов. Червяк Нгу, закрыв лицо ладонями, повалился на колени. Силач отшвырнул Нгу подальше; и одновременно он манил Скалу к себе, сердито раздувая щеки. Я понял: начинается самое главное. Воздушный напор иссяк, раздался звук, напоминающий горестный вздох, из норы показалась огромная голова ромбической формы. Признаться, я впервой, может быть, по-настоящему напугался на этой благословенной планете. Перед чудищем, замершим на какое-то мгновение с высунутой из норы мордой, мы были муравьями, оно растопчет нас и даже не заметит, что растоптало. На морде были выпуклые глаза янтарного цвета с черными и пустыми зрачками. Глаза блестели, будто линзы. Кинь не умеет щадить, он примитивен и свиреп.

— Голова! — позвал я.

— Слушаю, Ло?

— Ты все видишь?

— Вижу.

— Хорошо.

Кинь зашипел, как паровоз в старину, из норы, будто подталкиваемое пружиной, заструилось тело. Кинь упал рылом в озеро, погружаясь, а тело все струилось и струилось, расписанное квадратами — белыми и коричневыми. «Это же змея — самая настоящая! Но гигантская, сверхгигантская!» Вполне возможно, что я преувеличивал со страху, но мне показалось, что чудище текло из норы целую вечность — час, два? Или оно вообще бесконечно?! Нет, кончилось все-таки!

Озеро закипело, забормотало, вспененное, как молочный коктейль. Во все стороны по кругу, вздыбившись, помчались гигантские волны, обрушились на прибрежные скалы. Я отпрянул от кромки берега и наткнулся на Го: она, оказывается, стояла неподалеку, и тоже видела, как возник на свет божий выкуренный из норы змей. На ее лице не было страха, было любопытство. «Где же мои воины?! — сразу подумал я, и сердце мое захолонуло от недоброго предчувствия. — Волна смяла их, унесла, и кинь заглотит парней и не подавится, разве что пощекочет глотку, чудище поганое!» Я засмеялся с облегчением, когда увидел, что охотники бегут без паники, удаляясь от озера. «Куда их несет, неразумных?»

— Остановитесь, мужчины! Куда же вы?

Не услышали, не обернулись и не убавили шаг. Из воды показалась голова змея, отдаленно напоминающая коровью морду непотребных размеров. Мой голос насторожил животину, но она, пьяная от дыма, не способна была еще соображать и действовать согласно своему норову. Я понял, что пора как можно спешнее оставлять это чудесное место от греха подальше. Чего доброго, кинь может не только плавать, но и ползать по суше он ведь, наверно, выходит на охоту, чем-то питается и где-то находит еду.

Зверь бесновался, отфыркиваясь, и волны сильно плескались о берега.

Я быстренько свернул палатки, очень удобные, надувные, и кинул их в заплечный ранец, поманил за собой Го, которая, чуть раскрыв рот, следила за нелепой пляской змея, и пошел прытким шагом в ту сторону, куда только что скрылись мои молодцы.

Я выскочил на бугор, оглядел все четыре стороны, впереди лежала саванна с высокими травами, кое-где недружно рос кустарник, еще дальше и сплошь простирались джунгли. Моих орлов нигде не было.

— Эй! Кинь далеко, покажитесь!

Никого. Пусто. В ушах посвистывал ветер, тучи аспидной синевы застилали высь. Я почувствовал, что сзади подошла Го и остановилась неподалеку. Тревога нежданно переполнила меня, я вздохнул и сел на колючую кочку. Го пристроилась рядом, как-то неуверенно, с внутренним колебанием, потрепала рукой мои волосы: она, кажется, жалела меня, расстроенного? Вот уж странно! Вспугнутые шумом, опять летели негустые стайки птиц. Летели они низко и с гомоном.