Евгений Акуленко - Ротмистр

Передний строй турок превратился в решето, тела людей и лошадей соприкасались с землей уже будучи кровавой трухой. Винтовочные, большой пробивной силы пули прошивали навылет, разили дальше, прокалывая человеческую массу подобно острым шампурам, рикошетили от отвесных стен. Укрыться от свинцового дождя в узком ущелье было невозможно. Задние, не успев поворотить лошадей, летели кубарем, множа груду мертвых тел.

На мгновение разящий грохот скорострелки смолк, то меняли опустошенный патронный ящик, и вновь раздался, подхваченный эхом. Патронов инженер не жалел. Комплект в две тысячи винтовочных выстрелов тайно позаимствовали из обоза, обставив оное обстоятельство, как очередной ночной набег.

Уцелевшие поворотили назад, спасаясь бегством, но тщетно. Пули били в спину, косили свой кровавый урожай.

Лишь опустошив второй ящик, картечница замолчала. Стрелок отер закопченный лоб, смахнул пот, заливавший глаза. Над обагренной землей слался дым, окутывая груды тел. В тишине стали слышны стоны раненых, хрип лошадей, сливавшиеся в один предсмертный вой.

– На конь! – заорал Ревин и взлетел в седло, не касаясь стремян.

Вжикнули покинувшие ножны шашки.

Но рубиться оказалось не с кем. Немногие выжившие пытались совладать с обезумевшими лошадьми, натыкающимися на стены и бестолково сбивающимися в кучи. Сопротивления никто не оказывал, залп скорострелки оказал чрезвычайно сильный психологический эффект. Казаки и сами старались не глядеть вниз, туда, где под скользящими копытами хрустело и хлюпало.

– Эвона! – воскликнул кто-то. – Турчонок!…

Из-под конских трупов вытаскивали нечто помятое и испуганно всхлипывающее. Турчонок размазывал по чумазому личику слезы и таращился на косматых казаков огромными черными глазищами.

– Шо, хлопчик? Заблудывсь?

Подъехал Ревин, рассматривал, склонив голову, находку.

– Ваше благородие, подывытесь, якой собачий сын!…

– Это не сын, – приподнял бровь Ревин. – Это наоборот…

Он перегнулся с седла и стащил с турчонка бешмет, из-под которого рассыпалась, притянув изумленные взгляды, волна русых волос.

– Эх, сударыня! – вздохнул Ревин. – Отчего же вы не послушали меня?

Девушка взглянула на русского офицера и попятилась. В памяти всплыло знакомое лицо.

– Шайтан! – только и выдохнула Айва, дочь бывшего коменданта крепости Ардаган.

И осела наземь без чувств.

У кареты, прямо под дымящимися стволами картечницы, курил Чупсовой, уставившись куда-то за горизонт. Кто-то из казаков заботливо сунул ему фляжку:

– На-ко, глотни…

С другой стороны, привалился спиной к колесу генерал Алмазов и икал в платочек. Желудок генерала не вынес потрясений и сделался слаб в оба конца. От этого Алмазов был бледен и кисл.

– Вы теперь герой, ротмистр, – окликнул он проезжавшего мимо Ревина. – Да… Вы, верно, меня презираете? Что ж… Я и сам себя презираю. Но хотел бы я знать, черт вас побери, – генерал сорвался на фальцет, – чтобы вы сделали на моем месте, случись все вот так? Что?

– Застрелился бы, – не повернув головы, ответил Ревин.

* * *

– Ваше благородие!… Виноват, – вестовой в чине подпоручика осекся. – Прошу простить.

Ревин даже не поморщился. Он сам не успел привыкнуть к полковничьим эполетам. "Полковник без полка", так его величали господа офицеры. И не то чтобы с завистью, или со злобы, скорее даже с испугом, с недоверием – слишком яркую звезду зажег Ревин на небосклоне закавказского театра. Когда к вершине идешь уверенно и ровно, в шлейфе твоей силы выстраиваются соратники, или, что чаще, прихлебатели. Но все одно – свидетели твоего законного успеха. Тут и свою жизнь можно спланировать, и на верность присягнуть, и ту же верность доказать не раз представится возможность. А Ревин взлетел настолько стремительно и дерзко, что распугал не только сослуживцев, но и начальствующие чины. Не любят у нас таких крутых, через голову, через звание кульбитов. Сегодня ты в князи, а завтра в грязи. Да еще и с собою утащишь на такое дно, что ни приведи Господи. Потому как, чем выше влезешь, тем больнее падать. Не горят долго падучие звезды.

– Ваше высокоблагородие!… – поправился вестовой.

И снова сбился. Полог палатки распахнулся и оттуда, излучая собой каменную надменность, явилась Айва. Слегка изогнув бровь, обдала молоденького подпоручика ядовитым прищуром, заставив окончательно стушеваться.

Ревин вздохнул. Вот еще наказание. К папаше в ссылку она ехать не желала, жила подле в палатке, упорно считая себя пленницей. По пять раз на дню за нанесенные обиды обещала зарезать Ревина во сне и бежать, но почему-то до сих пор не бежала, хотя к этому была прекрасная возможность. Хуже всего то, что Айву считали его пленницей по праву и другие. Многие офицеры, да и солдаты, заводили себе военно-полевых жен вдали от дома. Война-то она войной, а подкатываться под бабий бочок мужику заведено природой.

Айва родилась не чистокровной турчанкой. Однако, вопреки предположениям Ревина, молодой турецкий вельможа закрутил роман не с английской красоткой. Мать Айвы приходилась уроженкой оккупированной османами Сербии, в семье с долгими дворянскими корнями, но небогатой. Именно матери девушка была обязана русыми волосами, играющими на солнце переливами. Стараниями отца Айва получила великолепное образование, как родными владела турецким и болгарским языками, неплохо знала английский, русский и итальянский. Пожалуй, тягу к наукам девушка унаследовала от матери, а вспыльчивость и дурной нрав передались от папеньки. С детских лет Айва дралась на саблях, стреляла, брала призы на скачках. И все только потому, чтобы ни в чем не уступать мальчишкам, в окружении которых росла. Отец не чаял души в дочери, та не знала слова "нет", и очень скоро такое воспитание принесло свои плоды: Айва превратилась в жестокое, своенравное существо, не признающее ничьих авторитетов, и в итоге стала совсем неуправляемой. Когда началась война, Айва сбежала из-под родительского ока чтобы вместе с бандой головорезов носиться по долам и ущельям, обгоняя лихой ветер, и горячить свою кровь видом чужой.

– Ваше высокоблагородие! – вестовой собрался. – Вам предписано немедля явиться в ставку командующего.

Ревин кивнул.

– Случилось чего?

– Не могу знать! Но, – подпоручик покосился на Айву, – лучше бы вам не мешкать…

– Куда уж, – Ревин усмехнулся. Нечасто полевых офицеров вызывают в ставку.

Вестовой козырнул и умчался, придерживая сдуваемую на затылок фуражку.

– Умываться! – крикнул Ревин денщику. – И китель парадный!… Данилыч!… Данилыч, где ты, черт?

– А? – Семидверный съехал откуда-то с высоты сложенных пирамидой сенных тюков, продрал заспанные глаза.