Михаил Емцев - Бог после шести

— Одним словом, эта запертая изнутри дверь больше всего на суде и обсуждалась, но так никто не признался. Потому что никто не помнил. Я точно знаю, что не закрывал, хотя выходить в переднюю приходилось. А другие — не знаю. Любой мог машинально накинуть крючок, вернуться, заснуть и всё забыть. Простое дело. Да не в запертой двери, собственно, суть. Люська могла, в конце концов, постучать в окно, разбить стекло, влезть по лестнице на крышу, там стоит такая лестница у чердака. Да мало ли что можно сделать! Девушка молодая! За неимением доказательств обвинение с нас сняли, оставив моральную ответственность. Ну, это штука такая… — Виктор пошевелил пальцами в воздухе.

— Ну что ж, если общественность оправдала вас в какой-то мере, то нужно делать выводы на будущее и хорошенько все продумать. — Николай Николаевич встал и прошелся по комнате. — Неправильную взял линию, Витя, осужденную всеми линию, не оправдавшую себя, — раздумчиво сказал Николай Николаевич. — То, что мне рассказывали о твоей компании, обо всех этих словесных радениях, ни к чему хорошему привести не могло. Понимаешь, есть такая штука: гигиена человеческих отношений. Вот собираются люди в компанию. Ведь что они делают? Ставят на стол самое лучшее, что у них есть, и надевают на себя самое красивое, что есть. И слова тоже говорят, по крайней мере, не обидные друг другу. И от этого лучшего человек, воспринимая его, сам становится лучше. Поэтому так нужны праздники, всякие там торжества, встречи и прочее. В человеческом общении большой смысл. И его нельзя поганить. Существуют санитарные нормы человеческих отношений. Ты вот не сунешь в рот кусок хлеба, который упал в грязь? Не сунешь! А почему же вы считали, что можно нести всякую чушь, отсебятину, бред и это должно людей развлекать и радовать? Глупость все это! Ваша самая настоящая детская глупость, которая порой приносит большой вред. Вот видишь, что получилось? Болтали вы, болтали — и потеряли человека. Оторвались от жизни, от нормальных человеческих отношений, потому что не только в деле, но и в слове и в мыслях своих должен быть чист человек, аккуратен, строг и требователен к себе, понимаешь?

— Да, понимаю, — махнул рукой Виктор, — я это уже слышал в другой форме, в другом месте. Но не в этом суть, Николай Николаевич, я с другим к тебе пришел. Насчет выводов ты не волнуйся, я их для себя сделал больше, чем требовалось. Я Люську…

Он запнулся, проглотил вдруг возникший в горле ком, только рукой махнул.

— Я вот что хотел тебе сказать, — медленно начал Виктор, — это дело серьезное, и оно еще не кончилось.

— Как так? Передали дело в прокуратуру?

— Да нет, здесь вроде поставили точку, — сказал Виктор. — Но я еще не поставил этой точки.

Николай Николаевич подсел к Виктору и внимательно посмотрел на него:

— У тебя что-нибудь есть?

— Даже не знаю, с чего и начать, — задумчиво сказал Виктор, — но нужно, чувствую, нужно принимать решительные меры.

— Да что случилось?

— Да вот что случилось. Еще тогда, во время того бала или балагана, как сказать — не знаю, мне почудилось, что не все там ладно. Ну, чудеса там, всякие явления, крики, привидения, скелеты — это понятно. Но я думал, что все это подстроил Худо. Да так оно и было: большинство трюков подстроены им. Ну, и ему там помогали другие: Маримонда, Пуф, Костя. Не все, только избранные, так сказать. Но помогали так хитро, что каждый знал об одном фокусе, а о других не знал, а обо всех должен был знать только Худо. Но что я заметил? Вот когда эти штуки начались — лотерейный билет Маримонде выпал, мне — строевой устав, Янке — комсомольская грамота, и еще там кое-что, крики эти, вопли, ну, и, конечно, свет то и дело гас, и так далее, много кое-чего было, — приметил я, что Худо на эти все фокусы как-то странно реагировал: изумлялся, можно сказать, как мальчик, и настолько естественно, что мне показалось, будто они и для него неожиданны. Будто не он их подстраивал, эти фокусы. Вернее, это мне не сразу показалось, а только потом, после этой новогодней ночи, когда я все в памяти ворошил. Знаешь, сколько я перевспоминал! Я припомнил эту реакцию Олега. Перед судом я у него спросил, но он так раскис и размяк, что толку от него никакого не было. Все твердил о своем грехе, о своей главной вине, поскольку он затейник и устроитель, и готовился каяться. И действительно, каялся он по-настоящему. Чуть не рыдал при обсуждении, просил себе высокое наказание. Понятно, что ничего вразумительного добиться нельзя было. Только твердил: “Это я устроил, это я ее погубил”. Ну, и вот… — Виктор замолк.

Николай Николаевич посмотрел на него и поднял брови:

— Ну, и что же?

— А то… сейчас, вот теперь, я начинаю думать, что тогда на даче кто-то был.

— Были вы, это понятно, а что ты понимаешь под словом “кто-то”?

— Нет, мы не в счет, — голос Виктора окреп, в нем прозвучала уверенность, — там был еще кто-то, кроме притворяшек.

— Кто же?

— Вот в том-то и дело.

Виктор снова смолк, рассматривая носки своих ботинок.

— Теперь я, пожалуй, начинаю догадываться — кто, — продолжил он, — мои подозрения подтвердились. Дело вот в чем. После суда все мы разбежались по своим норам, спрятались и притаились. И каждый из нас грыз свою душу в одиночестве. Но вот вчера вдруг появился Худо как ни в чем не бывало и пригласил меня на сбор притворяшек. Я пошел, хотел кое-какие подозрения проверить. Собрались мы на этот раз в мастерской у художника. Оказывается, у Олега есть в подвале своя художественная мастерская. Примечательно, что я там никогда не был. Почему они не праздновали Новый год в этом подвале, мне и сейчас непонятно. Может быть, просто не хотели привлекать внимание, — неуютно там, рядом с магазином, и вообще хлам. Не знаю. Во всяком случае, этот сбор был уже у Олега, в его мастерской. Собрались все, за исключением Янки. Почему они ее не пригласили, тоже не знаю. Олег, правда, сказал, что она больна. Но я ему не очень поверил, потому что Янка совсем недавно звонила мне и разговаривала бодрым голосом, и не похоже было, что она больна. Но не в этом суть. На этом сборище присутствовал не только Олег.

Виктор помолчал, подбирая слова. Николай Николаевич выжидательно и напряженно молчал.

— Получилось очень картинно, как всегда это бывало у притворяшек. Сначала Олег рассадил нас всех по разным пням и глыбам. Он, оказывается, не только рисует, но что-то лепит и скульптурит. И стал он рассказывать какие-то грустные байки о своем душевном состоянии, о том, что он все переосмыслил и что нужно принимать какое-то решение. Притворяшки должны перестроиться внутренне, духовно подняться на новую ступень. Он говорил то же, что и на суде: что все мы получили урок и в этом уроке содержится наказание, и так далее. Но звучало оно иначе. Олег будто успокоился и к чему-то приготовился. И вдруг, откуда ни возьмись, возник этот…