Юрий Кудрявцев - Три круга Достоевского

Таким образом, идеологи общества заражены тем же духом чистогана, что и обычные буржуа. Они «жиреют в совершенном спокойствии совести». То есть у тех, кому предназначено думать о духовности, то же самое «затишье порядка». Зато здесь хоть есть какие-то убеждения.

Собственно католики лишены прочных убеждений. Они дей­ствуют иезуитски и меняют убеждения в зависимости от конъюн­ктуры; Не меняется лишь цель — власть и блага земные. Взять власть и удержать ее любыми средствами — лишь этим заняты католические идеологи. Они боятся, что без опоры «а власть их вера не устоит. «Папа захватил землю, земной престол и взял меч; с тех пор все так и идет, только к мечу прибавили ложь, пронырство, обман, фанатизм, суеверие, злодейство, играли са­мыми святыми, правдивыми, простодушными, пламенными чув­ствами народа, все, все променяли за деньги, за низкую зем­ную власть. И это не учение антихристово?» [8, 450 — 451].

Это слова князя Мышкина. Но читавших письма и «Дневник писателя» не надо убеждать, что это и мысль автора. А мысль проста. Оттолкнувшись от учения Христа, прикрываясь автори­тетом Христа, делают свои низкие антихристианские дела.

Идея католичества, по Достоевскому, ложная. И как всякая ложная идея не может победить другие идеи в честной борьбе. Ей грозит крах. А потому-то для ее сохранения нужны сила, ложь, демагогия. На них и опирается католичество. О человеке уже не думают.

Вот о чем думает папа: «Это я — царь над царями и господин над господствующими, и мне одному принадлежат на земле судь­бы, времена и сроки; и вот я всемирно объявляю это теперь в догмате моей непогрешимости» [1895, 10, 109].

Папа не хочет ждать, когда его объявят непогрешимым. Он объявляет себя сам. Так вернее. Надежнее. Особенно если есть сила, без которой миф о непогрешимости не устоит.

Достоевский замечает, что «продажа истинного Христа за цар­ства земные совершилась» [1895, 10, 109]. Все брошено для са­моутверждения. О средствах для достижения своих целей мало кто задумывается в католичестве — хороши любые. «Пусть вся Европа обольется кровью, но зато восторжествует папа, а для рим­ских исповедников Христа это все» [1895, 11, 292].

Католики для достижения своих целей могут опираться на любые слои народа. Исходя из своей выгоды, они легко заклю­чают и расторгают союзы. Связав себя с богатыми, они в нуж­ном случае могут воспользоваться и услугами демоса. Достоев­ский говорит, что, пользуясь доверчивостью народа, демагоги от католицизма смогут обмануть его, выдав себя за истинных за­щитников. Очень подробно пишет об этом Достоевский в «Днев­нике писателя» 1876 года.

Верящему в бога католики внушают мысль, что богом-то се­годня и является папа. Непогрешимый. В угоду цели перетол­куют учение Христа. В нем есть тезис о смирении. Но теперь иное время, и сам Христос сказал бы, что смирению пришел конец. По­ра насаждать братство. Силой. И Христос сейчас, если бы был здесь, опирался бы на силу. Противопоставляя себя социа­листам, найдут и общее. Одни, мол, идеи-то. Да продадут вас социалисты. А папа не продаст. Некому. Юн самый высший.

Учение Христа, таким образом, повернут в любую сторону, обоснуют любое, даже диаметрально противоположное его толко­вание. И все от имени Христа. Но о верности Христу уже никто не думает. Учение Христа, его имя стали универсальной отмычкой для достижения земных блат. Отуманят народ, и он со спокойной совестью йойдет на неправое дело.

Мысль о том, что католичество стремится овладеть четвертым сословием, у Достоевского устойчивая, ее часто можно встретить в «Дневнике писателя».

Католицизм, по Достоевскому, есть аспект европеизма, тесно связанный с буржуазностью общим подходом к человеку — его забытием.

Достоевский находит связи католицизма не только с буржу­азностью, но и с социализмом. Иногда он противопоставляет эти явления, иногда говорит о их слиянии. «Католичество умирать не хочет, социальная же революция и новый социальный порядок в Европе тоже несомненен: две силы несомненно должны согла­ситься, два течения слиться» [ 1895, 11, 391]. Сольются они, по Достоевскому, по той причине, что их цели и средства во многом совпадают. Но не только в этом их связь. Она глубже. Как счи­тает писатель, жатолицизм есть шаг от христианства к атеизму, а на основе атеизма вырастает социализм. Таким образом, со­циализм есть порождение католицизма.

Об этом, в частности, говорит у Достоевского Мышкин. Он от­мечает, что проблемы католицизма не есть лишь проблемы бого­словия. Они задевают практические интересы людей, ибо като­лицизм через атеизм порождает социализм, а последний ориен­тируется на насилие. Мысли князя авторские, их Достоевский высказывал и в «Дневнике писателя».

Из этих размышлений ясно, что Достоевский, хотя и своеоб­разно, но понимал неслучайность появления социализма, его обус­ловленность существованием буржуазности. Своеобразие в том, что в качестве опосредующего звена между буржуазностью и со­циализмом вводится католицизм.

Но социализм — это крайность. Ближайший подступ к нему — либерализм. Много говорится об этом течении. Причем подчер­кивается мысль, что русский либерализм вырос не под влиянием отечественных факторов, а под влиянием европейских идей.

В романах Достоевского в разных вариациях повторяется мысль: «Нынче век либеральный, век пароходов и железных до­рог» [10, 9, 116]. Этим как бы подчеркивается тесная связь либе­рализма с буржуазностью. Причем когда герои Достоевского го­ворят подобное, то чаще всего ссылкой на либерализм оправды­вается что-то низкое. И под либерализмом-то здесь понимаются искажение первозданных понятий, вывернутость устоявшегося, общепринятого, общечеловеческого в нравственности.

Либерализм — это социализм без действия, социализм мечты, социализм фразы.

Выросший на европейской почве либерализм представляет в России Европу. С коэффициентом на «русскость». Коэффициент отрицательный. В русском либерализме большая нетерпимость к народу, хотя на словах либерал любит народ. Эту мысль Досто­евский «сформулировал предельно четко: «И почему, почему наш европейский либерал так часто враг народа русского? Почему в Европе называющие себя демократами всегда стоят за народ, по крайней мере, на него опираются, а наш демократ зачастую ари­стократ и в конце концов всегда почти служит в руку всему тому, что подавляет народную силу, и кончает господчиной. О, я ведь не утверждаю, что они враги народа сознательно, но в бессоз­нательности-то и трагедия. Вы будете в негодовании от этих во­просов? Пусть. Для меня это все аксиомы и уж, конечно, я не перестану их разъяснять и доказывать, пока только буду писать и говорить» [1895, 11, 477].