Эллис Питерс - Святой вор (Хроники брата Кадфаэля - 19)

- Конечно, - согласился Тутило, потирая слипающиеся глаза. - Ведь эти выборы как раз сегодня. А я совсем забыл.

Мимолетная тень набежала на его чело, но она не могла смутить юношу, ибо он не боялся за себя.

- Вот и забудь снова, - твердо сказал Кадфаэль. - Кому, как не тебе, свято верить в святую Уинифред? Ложись и спи себе с верою. Неужели ты думаешь, что она не сумеет постоять за себя, когда ее тянут в разные стороны, словно трое псов, дерущихся из-за мозговой косточки? Говорила же она недавно с тобой наедине, так неужели откажется говорить с нами сегодня прилюдно? Спи себе, и пусть святая Уинифред снизойдет к нам.

В те полчаса, что после собрания капитула оставались до полуденной службы, когда Кадфаэль в своем сарайчике сортировал собранные им цветы терновника, очищая их от случайно насыпавшихся колючек и мелких обломившихся веточек, к нему пришел Хью поделиться с другом рассказом о ходе расследования. Успехи его были, правда, невелики, однако те крупицы, что ему удалось добыть у перевозчика с переправы, вполне могли оказаться полезными.

- В тот вечер его в Лонгнере и близко не было. Перевозчик его не переправлял. Тебе небось это уже известно? А вот беднягу убитого переправлял, причем помнит, в какое время. Дело в том, что слуга священника из Аптона раз в неделю навещает семью своего брата в Престоне, так вот в тот самый вечер он шел из Аптона в Престон вместе с Альдхельмом, который работал в Аптоне, а жил в Престоне, по соседству. Если помнишь, пастух не мог заранее сказать, в котором часу закончит работу, зато слуга священника ушел из Аптона сразу после вечерни. Он говорит, что расстался с Альдхельмом в Престоне незадолго до шести часов, и тот пошел к переправе. А оттуда, чтобы переправиться и дойти по тропе до того места, где его нашли, требуется никак не больше получаса, а то и меньше, если он был хорошим ходоком, даже несмотря на дождь. Стало быть, я считаю, его оглушили, а затем убили примерно в половине седьмого. Никак не позже. А это значит, что если твой парень скажет, где он находился в то время, когда все думали, что он в Лонгнере, а еще лучше, чтобы нашлись тому свидетели, то этого хватит, чтобы вытащить его из болота.

Повернувшись, Кадфаэль пристально посмотрел на друга, и несколько белых лепестков, что трепетали на рукаве его грубой рясы, взвились на тянувшем от двери сквозняке и поплыли по воздуху, играя в бледном солнечном свете.

- Знаешь, Хью, - сказал Кадфаэль, - если все, что ты сказал, правда, то я надеюсь, это к добру, ибо хоть я и сомневаюсь, что сам Тутило готов сейчас признаться, но я знаю другого человека, который вполне может подтвердить, что Тутило был вместе с ним, покуда не пробил колокол к повечерию. А это почти на целый час позже указанного тобою времени, причем находились они минутах в пятнадцати ходьбы до места преступления. Но поскольку это признание плохо согласуется с призванием юноши и грозит неприятностями не только ему, но и им обоим, то едва ли они могут сделать его открыто, во всеуслышание. Однако, думаю, тебе на ушко они оба признаются.

- Где парень сейчас? - спросил Хью, обдумывая слова монаха. - Крепко заперт?

- И наверняка крепко спит. А ты нынче не был в Лонгнере? Да нет, конечно же, иначе он бы тебе сказал. Значит, ты не слыхал еще о том, что вчера вечером, перед повечерием, за ним присылала леди Доната - таково было ее последнее желание. И аббат Радульфус отпустил его, под охраной конечно. Она умерла, Хью. Наконец-то господь и святые вспомнили о ней.

- Нет, я не знал этого, - сказал Хью. Некоторое время он сидел молча, вспоминая страдания леди Донаты Блаунт и ее семейства. О чем тут было горевать? Скорее и впрямь следовало поблагодарить небеса. - Эта новость, наверное, ждет меня сейчас в гарнизоне, - сказал он. - И Доната попросила приехать Тутило?

- Тебе это представляется странным? - мягко спросил Кадфаэль.

- Мне странно, что люди подчас делают странные вещи. Вся странность тут лишь в том, что эти двое лишь прикоснулись друг к другу. Да, с первого взгляда, но все возможно. И она умерла... При нем?

- Он думал, что поет ей на сон грядущий. Да, он влюбился, и она тоже. Когда нечего ставить на карту, нет препятствий. Ничто не объединяло их, но ничто и не разделяло. Нынче утром он вернулся очень усталым, исполненный горя и удивления, ибо Доната подарила ему псалтерион, на котором он играл для нее, и напутствовала его словами из старой песни, Тутило охотно вернулся в свою тюрьму и, думаю, будет спать там, покуда не закончится процедура, что ожидает нас после мессы. Да пошлет нам господь и святая Уинифред счастливый исход!

- Ах, ты об этом! - сказал Хью, загадочно улыбаясь. - Разве исход выборов вызывает опасения? Насколько я понимаю, обмануть тут проще простого. Да и сам ты, как известно, прибегал к обману - разумеется, из благих побуждений!

- Я обманывал, дабы не допустить воровства, - сказал Кадфаэль. - Но я никогда не обманывал святую Уинифред, да и едва ли она потерпит обман сейчас. Она ни к чему меня не понуждала, помимо моего долга, и теперь не допустит, чтобы этот парень отвечал за убийство, которого, уверен, он не совершал. Она знает, в чем мы нуждаемся и чего заслуживаем. И в должный час исправит все проступки и утихомирит распри.

- И без всякой помощи с моей стороны, - заключил Хью и встал, улыбаясь. - Удаляюсь и с радостью предоставляю все тебе, покуда священные особы сойдутся в схватке. Но потом, когда он проснется, - уж не стану я сейчас тревожить твоего бедолагу! - нам нужно перемолвиться словечком с твоей певчей птичкой.

Перед мессой Кадфаэль отправился в церковь, взволнованный своими словами о вере в святую Уинифред и чувствуя себя даже немного виноватым, ибо кое-какие сомнения все-таки закрадывались. В любом случае теперь было уже поздно что-либо предпринимать. Собранные утром цветы терновника, очищенные от колючек и мусора, монах оставил у себя в сарайчике, прикрыв миску с цветами куском полотна, дабы их случайно не сдуло. Однако несколько лепестков все еще белели на его рукавах, зацепившись за грубую ткань монашеской рясы. Еще несколько лепестков застряли у Кадфаэля в волосах наверное, сдутые с верхних ветвей кустарника. Этот весенний снегопад заставил монаха подумать о других веснах и о других цветах, таких непохожих на цветы терновника, о поре, когда зацветет опьяняюще душистый и сладкий боярышник. Еще недель пять, и этот куда более обильный снегопад убелит собою живые изгороди. Запах зелени уже витал в воздухе, неуловимый и все-таки ощутимый, подобно еле слышному плеску воды в феврале.

Как бы повинуясь инстинкту, помимо своей воли, Кадфаэль оказался перед алтарем святой Уинифред и преклонил свои плохо гнущиеся колени на нижней ступеньке перед возвышением. Вслух он ничего не произнес, просто говорил про себя, на валлийском языке, родном и ей, и ему. Он знал, что его слова достигнут того места, где она лежит и хочет лежать. Кадфаэль молил ее о заступничестве за молодого человека, который с лаской и тщанием заботился об агнцах, аки об агнцах божьих, и никоим образом не заслужил своей безвременной смерти, дабы любовь господня простерла над ним свою длань и подняла его к свету. Молил Кадфаэль и о другом юноше, обвиняемом в деянии, о котором он и помыслить не мог, дабы он не принял столь же незаслуженную смерть.