Циклы "Антимир-Восточный конвой-отдельные романы.Компиляция.Книги 15. Романы-16 - Владимир Дмитриевич Михайлов

Федор же Петрович, как только она вышла, многозначительно глянул на помощника.

– Видишь, до чего дошли? Хотел бы я только знать, чья это провокация: чтобы потом на весь мир растрезвонить, что мы в партию покойников принимаем, поскольку живые уходят! Крепко задумано, да ведь и мы не дурачки…

– Это демплатформа, никто иной, – уверенно сказал помощник. – Они пакостят. И кооперативы они поддерживают.

Федор Петрович снял трубку телефона и набрал номер одного из отделов Мосгорисполкома.

– Что вы там, Коля, регистрируете, кого попало? – строго спросил он. – Тоже друг, называется. Вот ты послушай, что они выкидывают…

Друг Коля внимательно выслушал, а потом ответил:

– Да ну, Федя, право, не узнаю тебя, мелочевкой какой-то стал заниматься… Хорошо живете, видно. Подумаешь, старуху у тебя воскресили! Тут, друг милый, капитализм воскресили, того и гляди – монархию воскресят, а ты – старуху. Гляди, как бы там у тебя царя не воскресили. Да какого же: Николая Александровича, какого же еще? Ну ладно, разберемся с твоим кооперативом, но ты глубже смотри, ты в корень смотри, задумайся. Разгромить недолго, но может, лучше подержать это дело в резерве, даже поддержать? Мысли, Федя, и о дне завтрашнем…

И Федор Петрович задумался.

А товарищ Землянина (несмотря ни на что, мы будем называть ее именно так: ей приятно это, а ведь не о каждом сегодня можно сказать такое), уже миновав лоточек с питательным фаршем, внезапно остановилась. И всплеснула руками.

– Боря! – воскликнула она. – Борис Петрович! – Тут же поправилась: – Ты… вы ли это? Сколько лет, сколько зим!

– Нюша! – вскричал названный в свою очередь. – Ну, что ты скажешь! Недаром говорят, что в Москве раз в год можно встретить даже покойни… Гм! – тут же оборвал он сам себя. – То есть я хотел сказать, что… – Видно было, что он явно смущен.

– Ладно, ладно, Борис Петрович, – успокоительно произнесла Анна Ефимовна, отлично помнившая, как в свое время хоронили Бориса Петровича – за три года до того, как и сама она. – Ничего страшного: я и сама оттуда. Можешь не объяснять: это ведь мой Вадик нашими делами занимается. Ты куда: в райком? По поводу документов?

Чуть помешкав, Борис Петрович признался:

– За документами, верно.

– Можешь не ходить, – деловито сказала она. – Впустую. Только что имела беседу. Никакого понимания.

– Да? – спросил Борис Петрович без особого, впрочем, удивления. – Боятся, слабаки? Ну ладно, еще не вечер. Ты где живешь? У сына?

– Куда же мне еще деваться?

– Вот и я тоже у детей. Но, понимаешь ли, объедать их не хочу, а тут еще визитки эти вводят, и паспорт нужен. Конечно, с другой стороны, я их не просил, они меня, так сказать, породили – значит должны и содержать, но по-человечески жаль их. Жизнь-то какая пошла… Нет, не дорубили мы в свое время, вот и страдаем теперь.

– Не вешай головы, Боря! – ободрила Анна Ефимовна. – За права человека надо бороться! Создавать массовую организацию из таких, как мы. И как можно скорее!

– M-м… – промычал Борис Петрович. – В нелегалы зовешь?

Тут сразу же оговорим одно обстоятельство. Борис Петрович при жизни (мы, разумеется, первую его жизнь имеем в виду) работал в том самом учреждении, которое мы здесь для краткости называем Лужайкой; зная это, мы без труда поймем, что ко всякого рода нелегалам, которые теперь, став почти совсем легальными, получили наименование неформалов, Борис Петрович относился скорее отрицательно, чем наоборот.

– А беспачпортным бродягой – лучше?

Такое определение Борису Петровичу тоже было не по душе, и он поморщился.

– Поглядим, – сказал он. – Есть еще, куда пойти, где поискать поддержку…

На этом мы их пока что и оставим, чтобы обратиться к другим персонажам нашего почти абсолютно документального, и уж во всяком случае (мы надеемся) ментального произведения.

XII

Револьвера Ивановна затворила дверь за Тригорьевым и не без робости взглянула на сына, который проворчал:

– Вот настырный мусор… Ну нет покоя от них.

– Что делать-то будешь, Андрюшенька?

– Да будут ему корки, пусть не жмурится, глядь.

– Что ж ты его так? Он тебе хорошего желает.

– От его пожеланий у меня в брюхе сосет, банные ворота. И чего-то роет он под профессора, все старался меня расколоть, что да как. Ты смотри, ты с ним ровно дыши в тряпулю и лишних звуков не издавай, поняла?

Вера Ивановна скорбно кивнула, глядя, как сын кончает одеваться.

– Позавтракал бы, Андрюша…

– Там пожру, – неопределенно обещал он. – А к обеду вернусь. Надо срочно к профессору сбегать – предупредить. И еще по разным делам. Ну, чего трясешься – чистый я, все сроки вышли, да и я пока что в покойниках числюсь, секешь? Ну все.

И он громко, не таясь, захлопнул за собою дверь.

Предмет же его недовольства и подозрений был сейчас уже далеко. Капитан Тригорьев держал путь все в тот же кооператив, а по дороге сперва размышлял, точно, об Андрее Спартаковиче, и тоже без большой ласки. Инспектор анализировал возникшую проблему: не стоило ли все же взять с Амелехина подписку о невыезде? Но можно ли взять такую подписку с лица, нигде не прописанного и, следовательно, не имеющего местожительства, с которого ему можно было бы запретить выезд. Похоже, что подписка никак не получалась. Проще было бы задержать его – но как раз этого Тригорьев обещал не делать – в обмен на весьма полезную информацию о кооперативе, которую ему Амелехин все же дал, хотя и хорохорился вначале. Да бог с ним, с Амелехиным, подумал капитан, кооператив куда важнее. Это же придумать надо: плодить людей без документов! Незаконно внедрять! И потом – останки, виденные в ванне: не подходили ли они все же под понятие преступления против личности? Значит, так: оживляли человека, он не оживился – и его в кислоту – так растолковал Амелехин, который, околачиваясь в кооперативе чуть не полный день, пока свои не принесли ему, что надеть, и не забрали его домой, успел кое-что увидеть, кое-что услышать, а остальное и сам сообразил, он ведь только с виду туповат был, Амелехин. В кислоту. Но ведь человек, пусть еще и не оживший – или не совсем там оживший – он человек все же или нет? И можно ли его прямо так – в стружку? Сразу и не разберешься. Или например: кого оживлять? Ну вот