Андрей Лазарчук - Штурмфогель

Теперь оставалось главное – нельзя было дать Эрике проснуться. Но на это существовали свои приемы, и Гуго начал плести сеть заклинаний. Это было непростое дело, сеть то и дело рвалась, перекашивалась, ее подхватывало вихрями и сквозняками, но тем не менее он закончил все вовремя – то есть до того, как Эрика почувствовала его присутствие.

Потом началась погоня.

В сеть он не забыл вплести еще несколько слов, превращающих некоторые двери в особые зеркала, и поэтому бегущая Гютлер время от времени, не замечая того, поворачивалась и бежала в обратном направлении – то есть навстречу ему. А он лишь сидел и ждал, раскрыв пасть и сложив крылья. И наконец настал момент, когда она не побежала, а остановилась.

– Ведь это ты, Гуго? – глухо спросила она.

– Да, я.

– Только… сразу. Хорошо?

Гуго молча бросился ей на грудь, повалил, впился в шею – и держал, держал, держал, пока тело под ним не перестало содрогаться. Тогда он разжал челюсти, отошел, шатаясь, в сторону – и его вырвало черной дымящейся кровью. Он мучительно задыхался от этого железного запаха, а его все рвало и рвало…

Трансильвания, 1 марта 1945. 16 часов

Граф уже не производил впечатления ожившего трупа; теперь это был просто очень утомленный, как после долгой болезни, старый человек. Он все еще мерз, даже в этой сильно натопленной и увешанной коврами комнате маленькой гостиницы, и большие, совсем не аристократические кисти рук его были восковые, с голубоватыми ногтями. Но рукопожатие оказалось сильным.

– В вас есть что-то от птицы, Эрвин, – сказал он. – Помимо фамилии. Вы никогда не пробовали летать?

Штурмфогель улыбнулся, но почувствовал, что улыбка выходит кривой. Тогда он просто сказал:

– Раньше я мог. Потом… перестал мочь.

– Я так и понял, – сказал граф. – Почувствовал родственное что-то… Я тоже в молодости мог летать. Но есть предметы… Чем вас прикончили как птицу?

Просто разорвали на куски, подумал Штурмфогель. Вслух не сказал, просто махнул рукой.

– А я с тех пор не переношу серебро… – Граф поморщился. – Эрвин, я ваш должник. Этот долг сильнее карточного… он должен быть оплачен. Немедленно.

Граф замолчал и стал смотреть куда-то в угол, мимо пылающего камина.

– Я многое понял о вас, Эрвин. Фанг… он ведь не столько забирает, сколько дает. Новое зрение, новый слух… трудно объяснить тому, кто сам не… не попался. Конечно, это обман, ловушка… и все же… не совсем обман. Будет трудно жить без этого… правда, и с этим долго не протянуть…

– Фанги давно в ваших краях? – спросил Штурмфогель, чтобы прервать затянувшуюся паузу.

– Что? А… да, весьма давно. Но – редко. Поэтому так и получилось. Опыта ни у кого нет… А вы, похоже, встречались с ними и раньше?

– Было. Несколько раз. Нубия, Мавритания… там их много. Черные колдуны умеют с ними справляться, а вот белым приходится вручную…

– Да-да… Так вот, Эрвин, я успел многое про вас понять. Могу не говорить, что именно? Вам вряд ли захочется это услышать. Я не дипломат, я всегда называю кошку кошкой… Но. Не касаясь методов, к вашей цели я отношусь… с пониманием. Не знаю, как бы сам поступил, окажись в вашей шкуре. Не знаю… Вам надо куда-то в германскую часть Салема? И срочно?

– Желательно…

– Добираться обычным путем – уйдет дня четыре при самом наилучшем раскладе. Но я должен услышать от вас – хотя кое-что уже знаю, – насколько вы свободны от предрассудков, свойственных необразованным пейзанам?

– Абсолютно несвободен, – сказал Штурмфогель, пожимая плечами. – Я весь из них состою.

Граф коротко хохотнул.

– Хорошо. Что вы знаете про крапиц?

– Про кого?

– Крапицы. Их еще называют нелядами.

– Ничего не знаю. Впервые слышу.

– Я так и подумал. В услужении у меня есть тройка крапиц. Если вы им понравитесь, они доставят вас в любую точку мира. Очень быстро. Я могу велеть им оставаться при вас до… ну, скажем, лета. Скорее всего к лету все кончится, так ли, эдак ли… Но, повторяю, вы должны им понравиться. Некоторым это трудно.

– Мне лучше ничего не знать заранее? – осторожно спросил Штурмфогель.

– Может быть, да… – И вдруг в глазах графа Штурмфогель впервые заметил искру живого интереса. – Ха. Возможно, так будет лучше. Значительно лучше. Захарий!

Вошел тот одноглазый бандит с кривым кинжалом на поясе, что привел Штурмфогеля сюда. Щека его под шрамом подергивалась.

– Отведи бея Штурмфогеля к крапицам. По дороге возьмешь все, что нужно… ты знаешь. Но ничего не рассказывай.

– Да, ваша светлость.

Захарий странно, но притом очень уважительно взглянул на Штурмфогеля и громко втянул носом воздух.

И потом, когда они шли деревней – поскрипывая дощатым тротуаром, – Захарий все поматывал головой, как бы говоря: ну и дела же!..

В лавке он приказал подать три фунта мягких конфет, несколько баночек разных варений и джемов, сахарных пирожков и кренделей с марципаном, а потом в трактире взял большую оплетенную лозой бутыль приторно-сладкой вишневой наливки. От трактира он свернул в переулок, ведущий в сторону реки и леса за рекой, подвел Штурмфогеля к темным воротам (створки окаймлены были зеленоватой медью) и здесь передал ему сладости.

Здесь чем-то отчетливо, но неузнаваемо пахло: сухими цветами?..

– Дальше я с тобой не пойду, – сказал он. – Может, его светлость и прогневается, но нету моей мочи. А ты давай, ты не бойся. Смотри на них как на простых девок, им это нравится. Сласти любят и вино сладкое чтоб. Да только сам много не пей, а то сболтнешь ненароком чего. Вишневка – она коварная… Прощай, теперь уж не увижу тебя, наверное. Спасибо за Михася. Ребята сказали, если б не ты…

– Я понял, любят его здесь, – сказал Штурмфогель.

– Ну… не девка красная, чтоб любить, а плохо без него пришлось бы. Бесстрашный он перед дрянью-то. Ну, сам видел… И кто рядом с ним – тоже страх теряют. Нет, плохо без него, плохо…

Он повернулся и пошел, заметно покачиваясь – будто был подшофе, хотя когда бы успел? Да и не пьяная это была походка, другая… только какая вот?..

Штурмфогель постоял, глядя ему вслед, а потом решительно постучал в ворота.

Минуты через две – открыли.

ИГРА В КРЫСУ

Женева, 1 марта 1945. 19 часов

Лени Райхель наконец-то осталась одна…

Не первый раз и даже не первый год принимала она участие в тайных операциях подполья, но никогда не испытывала такой неуверенности в себе. Проклятый эсэсовец…

Мир, до этого момента простой и ясный, вдруг повернулся в профиль, и оказалось, что все не так.

Лени, ее отец, солдаты ее отца были правы. Эсэсовцы – нет. Даже эсэсовец, перешедший на сторону «Абадона» – такого не случалось, но ведь могло случиться? – оставался бы под подозрением годы. И вдруг…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});