Вячеслав Рыбаков - На будущий год в Москве

– Это моя работа, – скромно ответил чиновник. Лёка во второй раз вышел наружу. Снова взгляды – и среди них один.

– Ну что? – свистяще выдохнул Обиванкин. Лёка молча взял его за локоть и поволок прочь из приемной. Они протолкались к двери, потом протолкались по лестнице вниз и, оба мокрые, как из горячего душа, с трудом переводя дыхание, вывалились во двор.

– Что такое? Что? – бормотал Обиванкин. Лёка молчал и упрямо волок его, точно муравей – сосновую иголку.

Когда они оказались достаточно далеко от хвоста очереди, так что их уж никак и никто не мог услышать, Лёка, по-прежнему стискивая локоть Обиванкина, остановился, развернул ученого к себе лицом и сказал:

– Стало быть, такой расклад. Культура обслуживания на транспорте повысилась. Билеты у нас на сопряженные поезда, пассажирский до Твери и затем на электричку до Клина. И обратно, естественно, тоже от Клина на Тверь и затем из Твери на Питер. Нет Москвы.

Хорошо, что Лёка не выпустил локоть старика. Тот пошатнулся и схватился за сердце. Мог бы и упасть.

– Спокойно! – вполголоса прикрикнул Лёка.

– Как спокойно? Как спокойно?! Вам хорошо говорить…

– Да, мне очень хорошо говорить. – Мысли у Лёки в голове скакали, будто взлетающие над водой мальки, за которыми в невидимой глазу опасной глубине охотится щука. Сверкнут серебряными капельками вразнобой – и опять пропадают, ни единого толком не разглядишь. – Обратного хода уже не может быть, мы должны ехать. Если начнем отказываться, привередничать, они заинтересуются нами уже плотней, и все всплывет. Ничего. Ничего, Иван Яковлевич, прорвемся. Клин очень близко от Москвы, и, главное, граница уже позади окажется. Завтра мы будем там, а обратно в воскресенье. Я не знаю, какие дела у вас в Москве, долгие ли, короткие… Но, честное слово, за это время из Клина туда пешком можно сходить. На перекладных… леваками…

– То есть мы все-таки едем?

– А вы как думали? Визы на руках!

С минуту они молчали.

– Доберетесь, – тихо, убежденно проговорил Лёка. – От Клина – доберетесь. В воскресенье мы будем вас ждать. Только… – Он перевел дыхание. – Только не попадитесь там. Без визы в столице… Начнут разматывать – всплывет подлог.

Опять помолчали. У Обиванкина вдруг задрожали губы. Он долго смотрел Лёке в лицо – будто они минуту назад встретились и он видел журналиста впервые.

– Алексей Анатольевич… – пробормотал он, насмотревшись. – Голубчик… Вы же собой рискуете. Почему вы так помогаете мне?

Потому что я прав, подумал Лёка.

Потому что я хочу хоть что-то в жизни довести до конца. Потому что я начал и уже не могу отступиться. Потому что вы мне симпатичны, Обиванкин. Потому что вы так же несчастны в этом мире, как и я. Потому что у меня рабья кровь.

Вслух он сказал:

– Я очень уважаю лауреатов Ленинских премий. Буквально благоговею.

У Обиванкина чуть приоткрылся рот. А потом он рассмеялся – отрывисто, трескуче и совсем не весело.

– Все, – сказал Лёка. – Я вас поставил в известность. Вы не отказываетесь ехать при таком раскладе?

– Безусловно, нет… Безусловно – нет!

– Тогда пошли платить.

Лэй, перекинув суму через плечо, шумно скатывался по лестнице – возбужденный, окрыленный, предвкушающий дальнее путешествие и бесшабашную дорожную свободу. Лёка тоже шагнул было через порог, но Маша коротко, тут же отдернувшись, коснулась кончиками пальцев его спины – и он обернулся.

– Я вчера сказала грубость, – с трудом выговорила она. – Прости. Я не хотела тебя обидеть.

Лёка ободряюще улыбнулся ей.

– Совсем даже не грубость, – сказал он. – Просто правду.

Помолчали. Он смотрел ей в лицо; она смотрела в сторону. Так часто бывало и прежде: он искал ее глаза, она их прятала.

– У меня такое чувство почему-то… Будто я тебя уже никогда больше не увижу, – сказала она. – Вообще.

– А у меня такое чувство, – мягко сказал он, – что ты после этой поездки будешь мной гордиться.

Она, чуть склонив голову набок, тронула ладонью волосы над левым ухом.

– Одно не исключает другого, – сказала она.

– Не беспокойся за Леньку, – сказал он. – С ним все будет в порядке, обещаю. Я его привезу, выгружу перед домом и сам уже не стану подниматься.

– Вот спасибо, – сказала она. – Утешил.

Тогда он мимолетно, чтоб она, даже если захочет, не успела отстраниться, обнял ее за плечи; чуть притянул к себе – и сразу выпустил. Она покорно качнулась к нему, потом от него. Он повернулся и молча вышел из дома.

Бо москош – чужi люди, роблять лихо з вами

Общественный центр споспешествования располагался в самом центре Петербурга, на Невском – на третьем этаже крупнокаменного, похожего на мощный форт кубического здания, по привычке до сих пор в просторечии называемого «Аэрофлотом». Собственно, на первом этаже и впрямь иногда еще продавали авиабилеты, но, поскольку расстояния, на которые имеет смысл летать самолетами, теперь непременно уводили в какое-нибудь зарубежье, народу у касс было раз-два и обчелся. На днях вот ко входу, двигаясь мягко и плавно, будто на воздушной подушке, подрулил, на радость зевакам, длинный белый лимузин, похожий на редкостную, наверняка в Красную Книгу занесенную (не вздумайте ее тревожить! находится под защитой государства, и не одного!) экзотическую зверюгу; из лимузина выскочил торопливый человечек, скрылся в кассовом зале, через пять минут вернулся и нырнул обратно в загадочные, что твоя пещера Али-Бабы, недра, немедленно поплывшие дальше. Как раз накануне по всем СМИ прошло сообщение о новой победе демократии – установлении прямого авиасообщения Петербурга с Нассау, столицей Багамского рая, и в собравшейся небольшой толпе немедленно было высказано предположение: «Абрамчуку билеты на Багамы из мэрии покупать приехали!» «Почему обязательно Абрамчуку?» – засомневались иные. «Так выборы ж на носу! Надо ведь намекнуть человеку, за кого голосовать!»

Ведшая наверх, на административные этажи лестница никак не связана была с распространением в народе авиабилетов и ни малейшей помпы на ней не наблюдалось – узкая, довольно крутая, она четкими углами изламывалась вокруг старомодного тихоходного лифта. Спокон веку здесь были какие-то конторы; так и теперь осталось. И незачем этим конторам роскошь, не в роскошь тут играют.

Гнат Соляк проворно, точно молодой, взбежал к запертой двери без опознавательных знаков, хлопнул по кнопке звонка. Через мгновение в ребристых щелочках интеркома раздалось шипение и голос:

– Вы куда?

– К господину Вэйдеру, – ответил Гнат.

– Вам назначено?

– Так точно. Вызов на десять ноль-ноль.

Последовала мирно шуршащая пауза. Гнат знал, что сейчас его лицо с трех сторон обследуют сканеры. Да пожалуйста, думал он. Обследуйте, резвитесь. Кожний дроче як вин хоче.