Далия Трускиновская - «Если», 2000 № 10

При одной мысли о Гаврюше Прохору тошно делалось. И он понимал, что таких знакомцев среди сумочных встретит немало.

Мысль о Гаврюше так преобразила физиономию Прохора, что Феоктист Степаныч принял ее выражение за полное и безупречное раскаяние.

— Смотри у меня! — пригрозил домовой дедушка.

Но раз уж пошла служба наперекосяк, то должно случиться и что-то совсем дикое. Прохор не то что нюхом — задницей чуял, что главная неприятность еще впереди. И понимал, что лучше бы прямо сейчас раскланяться с Феоктистом Степанычем, честно признав, что в сумочные не годится, а тот бы ему, глядишь, и рекомендацию хорошую напишет на радостях, что от такого подарка избавился.

Но Прохор оголодал.

Он всего-навсего хотел подкормиться. Если бы ему вместо колбасы и кошачьего корма предложили работать за пшенную кашу с растительным маслом, слегка лишь приправленную лучком, он бы согласился, непривередлив! Каша — еда мужская, капризничать нельзя.

В общем, остался он в сумочных и безнадежно старался соответствовать занимаемой должности до вечера следующего дня, когда хозяйская ручка кинула в сумку полдюжины пестрых квадратных пакетиков и исчезла. Поспешила на кухню, где ждал с горячим ужином хозяин.

Прохор, ворча, вылез и стал их складывать стопочкой.

Эх, не надо было читать, что написано на квадратиках. Но вот прочел — и уже готовую стопку яростно брыкнул ногой.

Это оказались дамские гигиенические пакеты.

Большего унижения Прохор и вообразить не мог. Прикасаться руками к этакой дряни!

Как всякий нормальный мужик, Прохор полагал, что незачем ему знать все эти бабьи секреты. Будь он человеком и смотри рекламу разнообразных интимных штучек по телевизору — может, и притерпелся бы, а так…

Прохор схватил пакетик и неожиданно легко разодрал его пополам.

Если бы хоть пришлось над ним потрудиться, Прохор взмок бы и одумался. Но на него накатило, он радостно изодрал в клочья другой пакет, схватил, что подвернулось под лапу — и вдруг оказалось, что он дерет уже ни в чем не повинную упаковку увлажняющих салфеток. Их запах показался Прохору таким омерзительным, что он стал выкидывать ошметки из сумки, вскочил на косметичку, слабый замочек крякнул, и Прохор по колено провалился во всякую дребедень. Хрустнула прозрачная коробочка с тенями…

— Ты что это творишь?! — раздался откуда-то сверху визг Феоктиста Степаныча.

Прохор хрястнул об колено круглую щеточку для туши и опомнился. Бешенство схлынуло — разгром остался…

Феоктист Степаныч, причитая, спешил на помощь хозяйской сумочке. Прохор, понимая, что карьера кончена, вылез оттуда, утер вспотевший лоб и сел, как ему было привычно, на корточки, прислонившись спиной к черной кожаной стенке.

Все ему вдруг сделалось безразлично — в том числе и завтрашний голод.

— Ну и что же это ты тут учинил? — строго допрашивал Феоктист Степаныч, пытаясь хоть как-то уменьшить ущерб. — Отколь ты на мою голову взялся, нескладный?! Тени! Тени «Эсте Лаудер» топтал! Да как у тебя, ирода, нога-то поднялась?! Все! Сил моих нет! Убирайся!

— Да я и сам хотел! — огрызнулся Прохор. — Моих сил тоже уж не стало!

— Сумочным, говоришь, служил? — вспомнил Феоктист Степаныч.

— Ох, стар я стал, врунишку не раскусил! Ты не сумочным — ты мусорным служил! На городской свалке! Да разве у тебя есть о порядке понятие?

— О порядке — есть… — проворчал Прохор. Да что толку оправдываться…

Домовой дедушка пожалел, что не забрал у Прохора документа, куда можно было честно вписать — к работе негоден, разоритель и погубитель, а не сумочный. Велел собрать скромное имущество и подниматься на антресоли — чтобы и минутки лишней не задерживаться в приличном доме.

И тут голоса на кухне крепчать стали.

— Я не шучу и шутить не собираюсь! — звенела хозяйка. — Я тебе в последний раз предлагаю работать у меня шофером! Больше я тебя никуда пристроить не могу!

— И зарплату положишь? — глумливо поинтересовался хозяин.

— Сколько шоферам платят — столько и тебе!

— И ждать за рулем, пока ты не нагуляешься со своими хахалями?

— Ты что? Совсем сдурел? Какие хахали? Ты еще следить за мной попробуй! Полагаешь, у меня есть время и силы на хахалей? Да я домой прихожу — с ног валюсь! Мне уже даже ты не нужен!

— Это я вижу! — прогудел хозяин.

— И что же? Я должна построить для тебя завод? Привезти станки? Обеспечить госзаказ? И тогда ты соблаговолишь надеть грязную спецовку? И вкалывать? Лешенька! Время другое! Проснись!

Хозяйка звенела почище всякого будильника, но хозяин, как Прохор уж понял, просыпаться не желал.

Он не хотел шоферить у хозяйкиных подруг, он не хотел учиться на балансоспособного бухгалтера, он не хотел сидеть охранником на складе, он не хотел даже в грузчики, а твердил о том, что руки просят работы, но хозяйке это было совершенно непонятно.

Феоктист Степаныч поспешил на кухню — ему, как домовому дедушке, получающему хорошие подарки, надлежало блюсти мир в семье. И что-то он там наколдовал — стало тихо. Через гостиную в спальню пробежала хозяйка. Сунулась в сумку за мобильным телефоном — ахнула!

— Батюшки! Крыса, что ли, завелась?..

Поняв, что иначе не получится, она перевернула сумку вверх дном и стала вытряхивать все непотребство над креслом. Прохор еле успел уцепиться.

— Лешка! Ты посмотри!

Вошел хозяин. Хмыкнул.

— Полна квартира крыс — хоть бы ты что сделал! Мужик в доме, называется!

Хозяйкина логика была Прохору непонятна. Крысы вот ни с того ни с сего размножились… Но хозяин не возражал, что-то он в этих глупых словах услышал такое, такое…

Хозяйка с мобильником поспешила в спальню и закрылась там, чтобы без помех поговорить.

А хозяин сел в низкое кресло, так тяжко сел, что кресло простонало.

— Доигрался… — сказал он сам себе.

Пасмурный Прохор, не имея возможности выбраться из сумки, сидел со своим узелком и подглядывал в щелку. Пасмурный Лешка — в кресле. И длилось это невесть сколько. Наконец хозяин поднял крупную голову, обозрел все квартирное великолепие, тягостно вздохнул.

— Тошно… — проворчал.

Ох, как Прохор его понимал!

Хозяин уставился на свои крепкие, тяжелые ручищи. И Прохор на них уставился с уважением. Такими лапами топор держать сподручно, пни корчевать, быка за рога наземь валить…

— А!.. — литой кулак треснул по журнальному столику, по самому углу. Треснул от души. Посуда взлетела в воздух и рухнула на ковер, стол встал на дыбы, Прохор втянул голову в плечи.

Хозяин встал. Посмотрел сверху на все безобразие.