Майкл Суэнвик - Скерцо с тиранозавром

Экран погас и тут же зажегся снова. Он решил сказать еще кое-что напоследок.

— Ах да, я хотел добавить… то, что вы мне сегодня сказали — когда я был маленький… ваше поощрение. И зуб. Ну… это очень много для меня значило. Так что, э-э-э… спасибо.

Экран снова погас.

Я опустил голову на руки. Все пульсировало, будто целая Вселенная сосредоточилась в гнилом зубе. Или, быть может, в опухоли мозга старого больного динозавра. Я не глуп. Я тут же увидел все скрытые смыслы.

Парнишка — Филипп — был моим сыном.

Хоукингс был моим сыном.

Я даже не знал, что у меня есть сын, а теперь он мертв.

После нескольких блеклых, пустых минут я принялся за работу: стал прочерчивать линии времени в голопространстве рабочей станции над столом. Простая двойная петля — для Хоукингса/Филиппа. Более сложная фигура — для меня самого. Потом я учел такие факторы, как офицеры СБВ, официанты, палеонтологи, музыканты, рабочие, которые первоначально построили станцию и которые под конец разберут все конструкции, когда мы тут закончим… несколько сотен отдельных индивидуумов.

Получилась чертовски сложная фигура.

Похожая на Гордиев узел.

Потом с трудом я начал составлять памятку более молодому себе. Из углеродистой стали, обоюдоострый дамасский меч. Меч-меморандум, который разрубит научно-исследовательскую станцию «На вершине холма» на тысячи конвульсивно содрогающихся парадоксальных фрагментов.

Найми этого, уволь ту, оставь сотню молодых ученых, здоровых и способных к размножению, в прошлом, на один миллион лет до нашей эры. Ах да, и не зачинай никаких детей.

Спонсоры наши после такого набросятся на нас, как рой разъяренных ос. Неизменяемость вырвет путешествия во времени из рук человечества. Все, связанное с ними, уйдет в мертвую петлю и, исчезнув из реальности, ввергнется в дезинтеграцию квантовой неопределенности. Станция «На вершине холма» растворится в области вероятности и домыслов. Исследования и находки тысяч преданных своему делу ученых исчезнут из сферы человеческого знания. Мой сын никогда не будет ни зачат, ни рожден, ни послан бессердечно на смерть.

Все, на достижение чего я потратил целую жизнь, будет разрушено.

На мой взгляд, звучало неплохо.

Когда памятная записка была завершена, я снабдил ее пометками.

НЕОТЛОЖНО и ТОЛЬКО ДЛЯ МОИХ ГЛАЗ. А потом подготовился послать на три месяца вспять.

За спиной у меня раздался щелчок, и открылась дверь. Я повернулся всем телом в вертящемся кресле. Ко мне пришел единственный во всем мироздании человек, который мог бы остановить меня.

— Парнишка получил двадцать четыре года жизни, — сказал Старик. — Не отбирай их у него.

Подняв голову, я поглядел ему в глаза.

В мои собственные глаза.

Эти глаза завораживали меня и внушали отвращение. Они были темно-карими и гнездились среди накопившихся за целую жизнь морщин. Я работал с ним с того дня, как поступил на станцию «На вершине холма», и эти глаза по сей день оставались для меня загадкой, — совершенно непроницаемые. Они заставляли меня чувствовать себя так, как чувствует мышь под взглядом змеи.

— Не в мальчишке дело, — сказал я. — Вообще во всем.

— Я знаю.

— Я только сегодня вечером его встретил, я хочу сказать, Филиппа. Хоукингс, — он был всего лишь новый рекрут. Я едва его знал.

Старик закрыл бутылку «гленливета» и убрал ее назад в бар. А я и не заметил, что все это время пил.

— Я все забываю, каким эмоциональным был в молодости, — сказал он.

— Я вовсе не чувствую себя молодым.

— Подожди, пока доживешь до моих лет.

Не знаю наверняка, сколько лет Старику. Для тех, кто играет в эту игру, существуют медикаментозные способы продления жизни, а Старик играет в эту паршивую игру так долго, что практически уже заправляет ею. Мне известно одно: он и я — один и тот же человек.

Внезапно мои мысли приняли неожиданный оборот.

— Черт бы побрал этого идиота! — выпалил я. — Что он вообще делал за пределами периметра? Старик пожал плечами.

— Любопытство. Все ученые любопытны. Он что-то увидел и пошел посмотреть… Оставь, малыш. Что сделано, то сделано. Я поглядел на памятную записку самому себе.

— Мы выясним.

Он положил подле моей записки вторую.

— Я взял на себя смелость написать это для тебя. Думал избавить тебя от боли ее составлять.

Я пробежал текст глазами. Это была та самая бумага, которую я получил вчера. «Хоукингс подвергся нападению и был убит Сатаной вскоре после полуночи по местному времени, — процитировал я. — Примите меры предосторожности, чтобы предотвратить распространение слухов».

Меня захлестнуло отвращение.

— Вот потому-то я и собираюсь взорвать всю эту дрянную систему. Ты думаешь, я хочу стать человеком, который способен отправить на смерть собственного сына? Ты думаешь, я хочу стать тобой?

Это его задело. Долгое время Старик стоял передо мной молча.

— Послушай, — наконец сказал он. — Помнишь тот день в музее Пибоди?

— Сам знаешь, что помню.

— Я стоял тогда перед той фреской и всем своим сердцем — всем твоим сердцем — желал увидеть настоящего, живого динозавра. Но и тогда, даже восьмилетним мальчиком, я знал: такого не случится. Есть вещи, которые просто не могут произойти.

Я молчал.

— Господь вручает тебе чудо, — сказал он. — Не отказывайся от него.

Потом он ушел.

А я остался.

Дело было за мной. Два возможных будущих лежали бок о бок на моем столе, и я мог выбрать любое из них. Вселенная по природе своей нестабильна в каждом мгновении. Если бы не были возможны парадоксы, никто не стал бы тратить силы на то, чтобы предотвратить их. Старик доверил мне взвесить все существенные факторы, принять верное решение и жить с его последствиями.

Это было самое жестокое, что он когда-либо проделывал со мной.

Мысль о жестокости напомнила мне о глазах Старика. Глаза — настолько глубокие, что в них можно утонуть. Глаза — настолько темные, что нельзя сказать, сколько трупов погребено в них. И после стольких лет работы с ним я все еще не могу сказать: это глаза святого или самого черного человека на свете.

Передо мной — две памятные записки. Я потянулся за одной, помедлил, убрал руку. Внезапно выбор перестал казаться мне столь уж простым.

Ночь была противоестественно тиха. Словно бы все в мире затаило дыхание в ожидании моего решения.

Я потянулся за памятными записками.

Я выбрал одну.

Примечания

1

закуски (франц.)

2