Анна Котова - Небо крылатых

— И что это означает? — спросил он у Бассиануса. Премьер-министр упорно отводил взгляд. Ему было чудовищно стыдно, но он ничего не мог поделать.

— Наказание невиновных и награждение непричастных, — угрюмо сказал старик. — Вы невиновны, вот вам и досталось. Император прекрасно понимает, что это несправедливо, но вынужден сдать пешку, чтобы не получить болезненный удар.

— Я сброшен с поля?

— Да. По крайней мере так должна считать Гильдия.

— А на самом деле?

Бассианус помолчал, прежде чем ответить. Потом наконец взглянул Алексу в лицо.

— На самом деле это развязывает нам руки. Вы свободны ото всех обязательств. Вы ничего больше не должны императору и Анатолю. Но император просил вас о содействии.

— В чем именно? Договаривайте, господин премьер-министр.

Бассианус вздохнул — и договорил.

Мне было тринадцать, когда он взял на себя опеку над осиротевшим дизитским пацаном. Впереди было неведомое будущее, мигавшее сквозь туман еще неясными огнями. И тогда он спросил, понимаю ли я — в этом будущем неизбежна война, в которой мне, сыну дизитского адмирала, придется сражаться против своей родины. Я помню, что ответил ему. Я думал так в тринадцать лет, я думаю так и сейчас.

— Войны заканчиваются, и приходится договариваться. Я сделаю все, чтобы Дизит договаривался с вами, господин Бассианус.

Однажды я поднялся в небо и оставил там все, что у меня было в жизни. Ради договора между Дизитом и господином Бассианусом.

Теперь он предложил мне сделать то же самое — снова.

Я согласился.

Мне больше нечего было терять.

Небо льется по моему лицу, пронизывает тело насквозь, подталкивает в спину, плещется в глазах, рябит, сверкает, переливается. Я невесом, я растворен в небе, я не плыву в нем — я в нем существую, и вне неба меня нет. Однажды меня развеет ветром, как те облака… как все облака рано или поздно. Останется только мой голос, но и его никто не услышит. Некому. Ты — могла бы, но небо взяло тебя раньше, чем меня.

Когда я растаю в небе, я буду с тобой вечно.

Верфь. Наемный грузовичок входит в док, швартуется. Откатывается дверь, и на железный трап ступает высокий человек в серой шинели с чужого плеча.

Подходит механик в рабочем комбинезоне, кивает, спрашивает:

— Ремонт?

— Насчет ремонта спроси у пилота, Альфи, — отвечает вновь прибывший. — Дагобел здесь?

Механик всматривается в жесткое угрюмое лицо, погасшее, утратившее мальчишескую округлость, ахает:

— Я не узнал тебя, Алекс. Ты похож на привидение.

— Я и есть привидение. Так Дагобел у себя?

— Дагобел в ангаре, иди прямо туда.

Алекс кивает и идет, ссутулив плечи, в сторону ангара. Альфи смотрит ему вслед, потом встряхивает головой, отгоняя недоуменные мысли, и поворачивается к пилоту грузовика:

— Ремонт?

— Скорее техосмотр, — отвечает пилот. — Поглядите, что-то у меня стучит в центрифуге на поворотах.

— Сделаем, — кивает Альфи. — Скорее всего, дешевый плохо очищенный клавдий, песок из примесей сбился в пробку… бывает.

Алекс входит в ангар. Все здесь так и не так, как два года назад. Полуразобранные машины, детали в корыте с маслом, жужжание дрели, железный лязг, гудение двигателя, который гоняют на холостом ходу, прислушиваясь к неправильным нотам в его звуке… Новые лица среди давно знакомых. Человек, которого он ищет, здесь — Рессиус о чем-то беседует с молодым незнакомым механиком, склонившись над хитрым узлом из валов и шестерней.

Алекс подходит ближе и говорит негромко:

— Здравствуй, Рессиус.

Дагобел поднимает голову, всматривается, глаза его расширяются, рот округляется:

— Алекс!

Он оставляет механика, едва извинившись, и тянет Алекса к себе в каюту.

По-прежнему стол завален чертежами, по-прежнему койка застелена коричневым колючим одеялом, по-прежнему скрипучий стул и тускловатая настольная лампа.

Алекс привычно опускается на край койки, гладит рукой знакомое одеяло.

— Что ты с собой сделал, мальчик? — спрашивает Рессиус, озабоченно глядя на понурую фигуру воспитанника. Отощал до последнего — ветром сдует. Отрастил длинные черные космы. В густых прядях просвечивают седые нити. В восемнадцать лет… Жесткие складки на юном лице. Глаза потухли.

— Я слишком высоко летал, — отвечает Алекс. — Ты помнишь, Рессиус, — ты обещал взять меня в команду? На тот корабль?

Рессиус кивает.

— Помню.

— Ну вот… меня взяли помимо тебя, и я пришел доложить по всей форме.

— То есть?

— Я назначен капитаном, Рессиус.

Дагобел смотрит на него. Плечи опущены, лица не видно за свесившимися прядями, кажется, нет ничего в мире интереснее простого солдатского одеяла на койке. Не меняя позы, не поднимая головы, мальчик продолжает:

— Есть некоторые тонкости. Я больше не гражданин Анатоля. Собственно, я вообще никакой страны не гражданин. Я сам по себе. Я не могу быть капитаном анатольского корабля. Поэтому премьер-министр Бассианус продал его мне.

— Ты так богат? — невольно вырывается у Рессиуса.

— Конечно, нет. В рассрочку на десять лет. Но он не будет требовать денег. Это формальности, фактически я на службе у него, но по бумагам корабль — мой. Так что я приступаю к набору команды, и если ты не имеешь ничего против, ты — мой главный инженер.

— Корабль еще не достроен, увидишь сам.

— Увижу, и, конечно, приму посильное участие. Так ты согласен? — он наконец поднимает голову, а в голосе прорезаются командирские нотки.

— Согласен, конечно. Кто знает ее лучше меня?

— Хорошо, — кивает Алекс.

— Название?

— "Сильвана".

— Серебряная? — Дагобел качает головой. — Она не будет серебряной, ты же знаешь.

— В моих мечтах она всегда была серебристой, — мальчик усмехается, и лицо его перекашивается — правая щека не слушается. Дагобел пытается не подать виду, что заметил, — но, видимо, неудачно.

— Разве это так страшно выглядит? — спрашивает Алекс насмешливо. — Не волнуйся, пройдет. С каждым днем все лучше. Рессиус, мне бы переодеться — и я хочу наконец увидеть мой корабль.

Конечно, так не делается. Выпускники академии поступают на корабли младшими офицерами — акустиками, артиллеристами, радистами, помощниками инженера, помощниками рулевого… Два-три года их обкатывают, обтесывают, доучивают, прежде чем повышают. До звания капитана долгий путь. Командовать кораблем — тонкая наука и большая ответственность.