Антонин Сель - Бунт машин

— А я горничная мадемуазель. Мадемуазель уехала в свое время в театр.

— Чтоб ее черт побрал! — зарычал директор. — Куда же она девалась? Уже половина двенадцатого.

— Право, не знаю, г. директор. Я удивлена не меньше вас.

Директор повесил трубку и поспешно направился на сцену, где кончали приготовления к 15-й картине. 30 девиц становились по местам. Все они были вооружены деревянными ножами в виде алебард, которыми они должны были разрезать огромный пирог из папье-маше, откуда каждый вечер выпархивала Каботина в костюме Евы и восклицала: «Ну, малютки, если вы не любите жаворонков, вам можно будет дать касторки». Эффект получался сногсшибательный; вся зала начинала кричать, вопить, топать ногами, и среди этого шума выдавались отдельные восклицания: «Ах, какая непринужденность! Какие глаза! Какая фигура! Она застраховала свои ножки в 5 миллионов. По 2 1/2 миллиона каждая. О-го-го!»

Вслед за тем эти 5-миллионные ножки начинали танцевать вокруг пирога, а 30 девиц, выстроившись в глубине сцены, отбивали такт.

— Что я буду делать? — бормотал директор. На лбу у него выступил пот.

Одна из 30 девиц подошла к нему и сказала:

— А разве я не гожусь для этой роли? У меня тоже есть ноги, хотя они и не застрахованы.

— Ты права, Сюзан, — встрепенулся после непродолжительного размышления директор. — Эти дураки не разберут, они увидят только тело…

— Ах, нет, — с гримаской ответила фигурантка, — они должны не только видеть, но и знать. Я уже давно мечтаю выдвинуться. Сюзан не хуже Каботины. Публика в этом удостоверится.

— Я анонсирую о замене в последний момент, — уступил директор. — Может быть, это и не так уж плохо: публика любит неожиданности. Ну, а Каботине теперь несдобровать… Иди, Сюзан, переоденься, или лучше сказать, пойди совсем разденься.

Через две минуты Сюзан уселась внутри пирога, и занавес взвился. Оркестр заиграл шимми; вошли два людоеда, обнюхали пирог и закричали: «Здесь пахнет свежим мясом».

В зале раздался обычный смех. Уже поднялись ножи… Как вдруг на сцену вышла Каботина в меховой шубке и шапочке.

— Стойте! — закричала она.

Музыка смолкла, музыканты подняли головы, а 29 женщин, позабыв заученный урок, опустили свои ножи… Каботина сбросила шубку, а под шубкой не было больше ничего. Голая Каботина обратилась к публике:

— Господа, я опоздала, прошу принять мои извинения, хотя я и не виновата. По дороге сюда мой автомобиль потерпел крушение. Крушение подстроил шофер, который был подкуплен князем Волкани, собиравшимся меня похитить. Я не люблю князя, сумела его как следует отшить, а шофера выгнала. Вот и все! — И, обращаясь к женщинам, толпившимся на сцене, она добавила: — А теперь, девицы, если вы не любите жаворонков, вам можно будет дать касторки… Начинайте, маэстро.

Директор мюзик-холла и авторы этого пошлейшего обозрения никогда еще не присутствовали при таком триумфе, какой пал сегодня на долю Каботины.

Сидя в своей засаде, Сюзан все слышала и плакала от злости: 5-миллионные ножки Каботины опять помешали ей встать на путь к известности. Занавес поднимался десять раз, и каждый раз зал разражался бешеными аплодисментами.

Толстый директор чуть не задохся от радости, авторы чувствовали себя на небесах.

Возвращаясь в свою уборную, Каботина наткнулась на Трепидекса, своего друга сердца.

— История с Волкани шутка, не правда ли? — спросил он.

— Истинная правда, мой мальчик. Пойдем куда- нибудь поужинать, но только где полюднее. Мне нужны шум и движение.

Одевшись, Каботина взяла под руку Трепидекса и вышла вместе с ним на улицу. Публика медленно расходилась, автомобили гудели, вызывая своих владельцев.

— Я заехал сюда на минутку, — произнес Трепидекс, — чтобы предупредить тебя, что я в ближайшие дни буду страшно занят и не смогу с тобой встретиться. Так, например, сегодня ночью…

— Даже ночью?

— Именно. В час я должен быть в клубе по важному делу…

Каботина нахмурила брови и устремила на Трепидекса недоверчивый взгляд.

— Ты не веришь? — спросил он. — Ну так поедем со мной, и ты убедишься; только я смогу проводить тебя домой не ранее, как завтра утром; ты страшно устанешь…

— Это неважно. К тому же, я не желаю еще раз встречаться с князем. Этот дурак объявил, что не считает себя побежденным и будет караулить меня у дома, не боясь скандала. Надеюсь, что ты его образумишь?

Они подошли к автомобилю Трепидекса.

— Садись, — кинул Трепидекс.

Они уселись — он у руля, она налево от него…

Резкий толчок, поворот, быстрая езда по пустынным улицам, новый поворот и остановка у кафе «Венера». Когда они вошли в тамбур ночного ресторана, на них пахнуло духами, тушеным мясом, тонкими винами и крепким табаком. Хозяин засуетился:

— Сюда, сюда, господа, вот свободный маленький столик.

Но издали им уже делали знаки друзья, среди которых находились Петара, авиатор, известный рекордист, Форсинг, прославленный боксер. Каботина согласилась подсесть к ним и все принялись за еду под звуки джаз-банда.

Среди столов кружились пары; группа подвыпивших мужчин старалась перекричать оркестр; лакеи «Венеры» приплясывали между танцующими, стараясь пронести благополучно подносы, заставленные блюдами и бутылками. Мало-помалу этот водоворот захватывал и наиболее спокойных. Вставали с полным ртом, дожевывая куски во время танца, смеялись над своим безумием, но уносились в исступленной сарабанде, отражавшейся в висевших кругом зеркалах.

— Не выпить ли нам пуншу? — предложил Петара.

— Нет, старина, некогда, — ответил Трепидекс, посмотрев на часы, — мне нужно в клуб.

— Ах, черт побери, я забыл, ведь и мне тоже, — вспомнил авиатор.

— И мне, — присоединился Форсинг. — Где будет заседание?

«Клуб неистовых» отличался от прочих клубов тем, что его заседания не происходили более трех раз в одном и том же месте. Президенту был предоставлен свободный выбор места; заседания бывали и днем и ночью. Секретарь рассылал приглашения членам по телеграфу, но так как Форсинг и Петара не были дома уже два дня, Трепидекс им сообщил:

— Набережная Озарбр, через 20 минут, на яхте графини Гандур.

Была ли графиня Гандур действительно графиней — никто доподлинно не знал. Ей было не то 40, не то все шестьдесят лет; она была либо француженка, либо испанка, а может быть и американка. Она была чертовски богата, писала стихи, хорошо ездила верхом, сама управляла автомобилем, говорила речи на разных светских торжествах, присутствовала на дебатах в парламенте и в академиях, на скачках, на национальных и интернациональных спортивных празднествах, принимала участие в литературных жюри. Владела яхтой, которая или стояла на якоре на реке или же бороздила воды дальних стран, о чем подробно сообщали ежедневные газеты и еженедельники.