Виктор Ночкин - Русский космос

Ознакомительный фрагмент

Бородач молчал, и тогда Настька положила руку ему на плечо. Не ударила и сильно пальцы не сжимала, но как-то так это у нее основательно получилось, что он, вздрогнув, хрипло сказал:

– Анатоль Балаян.

– Место проживания? – продолжал Паплюх. – Где работаете? Возраст, семья?

Выяснилось, что проживает Анатоль Балаян по такому-то адресу в Парижском районе Французского округа Европейского края, преподает в интернате механику, а семьи у него, невзирая на сорокалетний возраст, нет и никогда не было. Тимур, поймав взгляд Романа, слегка насупил брови, показывая, что разумеет: уже хотя бы это – настораживающий факт. Нет, ясное дело, никто не обязывает человека жениться или замуж выходить, но ежели мужчина до тридцати пяти семьей с детишками не обзавелся, если женщина до двадцати пяти замуж не вышла и не родила, и ежели при том они не в монастыре, не военные или ученые, а обычную мирскую жизнь ведут – значит, что-то не так с ними, какая-то присутствует червоточинка.

Пока Тимур о том глубокомысленно размышлял, франц попытался встать, но Настька, надавив ладонью на плечо, легко его обратно усадила, и тогда он воскликнул, от волнения говоря с сильным акцентом:

– У вас же есть электроника! Вы опутали нас цепями слежки, так к чему это лицемерие, к чему вопросы задавать?!

Хорошо хоть сатрапами не обозвал. Как по писаному говорит, видно, что привык звучные речи толкать.

– К чему? – со значением повторил Роман, обошел Балаяна, наклонился, заглядывая ему в глаза, и вдруг заговорил так резко, таким требовательным голосом, что франц вжался в табурет, глубоко продавив мягкую поверхность.

– Да к тому, брат, что я понять хочу! Вот я гляжу: человек как человек. Так что ж тебя на все это подвигло? Ведь мог бы работать и жить, для пользы окружающих, в свое удовольствие и для славы Отца Небесного, что взирает на всех нас, а ты… Борода у тебя, взрослый мужчина – а ни жены, ни детей. Ну скажи мне, нам всем скажи: почему ты этим занялся? Не понимаю я…

– Уклад ваш – мировой жандарм! – выкрикнул в ответ бородач, вновь пытаясь подняться. – Что вот это у меня? А? Что?!

Он принялся с остервенением хлопать себя по плечу, и Тимур понял, что франц имеет в виду свой пози-чип.

– Почему он у меня там? Вы всех людей пометили, осквернили нас! Идентичности нас лишили, сделали роботами! Роботами-рабами! Где традиции наши? Культура где? Все, теперь все одинаковые, и блинные эти – куда ни приедь, везде они, плюнешь – в блинную попадешь!

Роман переглянулся с отцом-командиром и сказал, явно повторяя то, что где-то вычитал, хотя и стараясь, чтобы звучало не слишком книжно:

– А ты понимаешь, что с появлением абсолютных технологий вроде нанотехники или генинженерии всеобщая солидаризация стала необходимой? Неужто я должен объяснять это тебе, человеку, почти в два раза меня старше? Подобные технологии у национальных государств, постоянно готовящихся к вооруженным конфликтам, были бы смертельны, поэтому без объединения тут было не обойтись – от человечества просто ничего не осталось бы, если бы новые возможности появились у старых социальных образований. Культура, говоришь? Традиции? Ну да, ну да, это был главный довод антисолидаристов: что солидаризация убивает культурную самобытность и культурную идентичность. Однако не устраивать же нам из-за культуры гекатомбу человечества! Что на это скажешь, а?

Тут Тимур вновь нахмурился, заметив, что и Настька бровями шевельнула. Рома высокорусом очень упорно занимался, справедливо полагая, что именно церковный язык является тем путем, который ведет к карьерному росту, – и овладел им, наверное, лучше всех остальных послушников курса. Такие иногда словечки подпускает… вот что такое эта гекатомба?

Тим дал себе слово поглядеть в электронном словарике, как вернутся. А в разговор тем временем вступил франц: начал кричать что-то про неокоммунизм, который борется против верославного засилья. Наконец Паплюх перебил его, задвинув такую хитроумную мысль, что Тимур, опять сбитый с толку, чуть губами не стал шевелить, повторяя про себя.

– Вы, неокоммунисты, ненавидите солидаризацию, потому что не главенствуете в ней, но если бы дело обстояло иначе, если бы вместо блинных повсюду стояли бы эти ваши… эти ваши бистро– или, если бы, не дай Всевечный, солидаризацию возглавили бы американы и были бы вокруг их маки-дональды, а в кинотеатрах показывали бы картины этого Голливуда, а не Роскино… То вот тогда бы вы не возмущались, потому что воспринимаете свою культуру – или культуру американов – как более родную, привычную, лучшую, чем наша. Но! – Роман поднял указательный палец. – Вы все: францы, германы, англы – вы все теперь русские! Потому что наша культура оказалась сильнее. Наша правда сильнее. Наша вера сильнее!

– Да не сильнее! – взъярился Балаян, хватая себя за бороду и яростно ее теребя. – Никакое не сильнее, а просто ДНК-кодирование…

И тут он понес такую чушь про векторы, ревертазы и какие-то, прости Господи, триплеты, что Тимур совсем перестал слушать. Настька, по-прежнему караулящая за плечом франца на случай, если у того взыграет ретивое, морщилась и вращала глазами. Паплюх с отцом-командиром еще некоторое время внимали, а после Роман прервал задержанного, громко задав вопрос:

– Твои сообщники?

– Что? – бородач осекся, помолчал с приоткрытым ртом и сказал: – Какие сообщники?

– Полагаю, немногочисленные и плохо законспирированные, – откликнулся Роман. – Сам ты не мог все это организовать. Имена, адреса – говори.

– Нет никаких сообщников, – сказал Балаян.

– Глупо это. Наверняка есть. Сам понимаешь, нам достаточно отвезти тебя в медцентр или в стационар местного Совета Пресвитеров, вколют сыворотку… Ты все скажешь. Но можешь облегчить свою участь, если…

– Вы ничего не узнаете от меня, – отрезал франц, и Роман кивнул, будто ждал именно этого. Взглянул на часы, на Карена Шахтара и вынес вердикт:

– Фанатик.

– Сворачиваемся, – ответил командир.

Тимур шагнул наружу, нашел взглядом клапан со шнуром. Пена застыла, образовав на месте несчастной блинной черно-серую силикатную гору, пожарные дробили ее вибротопорами и относили в бак амфибии. Одна из машин милиции укатила, вторая стояла неподалеку, скучающие милицейские с иеросолдатами и послушниками поглядывали на Тимура. Оцепление сняли, миряне Парижского района шли по своим делам; высокая черноволосая девушка, улыбнувшись, помахала ему, Тим в ответ вежливо кивнул, тоже улыбнулся, хотя и через силу.

Из палатки вышел Карен, за ним Балаян – голова склонена к груди, руки за спиной, – следом Рома с Настькой. Когда все оказались снаружи, Тимур дернул шнур – клапан пшикнул, палатка начала сдуваться, быстро складываясь в компактный пухлый прямоугольник.