Юрий Уленгов - Без срока давности

«Сын». Равнодушно подумал Полоз, вбивая в кадык паренька раздвоенный клинок. Выдернув нож, и вытерев его об одежду парня, полуприсев, атаман окинул взглядом дом. Пусто.

— Что за… — В кухне была вторая дверь. И она была распахнута настежь.

Чувствуя азарт охотника, Полоз рванул вперед, но, одумавшись, остановился. Не хватало еще ему пулю словить, выскакивая в темноту из освещенного помещения.

— Ставр, а ну-ка возьми их! Бабу не трожь! — Последние слова Полоз кричал уже в спину рванувшему вперед в стремлении загладить вину, молодчику.

Эх, жаль, что внушение действует, только если в глаза жертве смотреть. Насколько было бы проще, если бы пользоваться им можно было на расстоянии. Но — не судьба.

Да где там его носит-то, уже времени достаточно прошло, вроде! Сколько можно?!

И тут с улицы раздался вопль Ставра.

Полоз сплюнул на пол, и выскочил на улицу.

Прижатая к стене сарая баба во всю полосовала ногтями лицо разбойника, а за ее спиной жался к мамке испуганный пацан лет восьми.

Ну что за балбес, а? Ну вот ничего не может сам сделать!

Мысленно закатив глаза от бесполезности подручного, атаман подскочил к бабе, и гаркнул, поймав ее взгляд:

— Замри!

Сработало моментально. Руки женщины опустились, и она, будто обессилев, оперлась на стену.

— Мама, мамочка!

Пацан рванулся было на бандита, но пинок Полоза отбросил тонко закричавшего ребенка в сторону.

— Эй, убивец! Глаза на месте? — Ему не терпелось отослать подчиненного, и приступить к десерту.

— На месте. — Униженно выдавил Ставр.

— Бери щенка, и дуй к Раху. Сделайте все, как обычно. С пацаном-то хоть справишься, не налажаешь?

— Справлюсь. — Пробормотал Ставр, прижимая ладонь к окровавленному лицу.

— Ну и молодец. Вали давай. Я скоро подойду.

Убедившись, что Ставр, волоча за собой скулящего пацаненка, скрылся в доме, Полоз, плотоядно усмехнувшись, повернулся к бабе.

— Ну что, красавица, познакомимся поближе?

Гаденько усмехаясь, он потянул за ремень брюк.

— Звать-то тебя как? Эй, я к тебе обращаюсь! Чего молчишь?

Свирепея, атаман подскочил к женщине, и рванул платье. Одежда затрещала по швам, лопнула, и наружу выскочила налитая, тугая молочно-белая грудь.

— Эх, хороша! Эй, эй, ты чего?

Глядя на разбойника стеклянными глазами, женщина сползла на землю.

Полоз склонился над лежащей женщиной, а потом, резко выпрямившись, изо всей силы ударил тело ногой. Женщина была мертва.

— Дьявол! Ну, вот что за день-то такой? Надо ж было перестараться!

Плюнув на тело, Полоз пошел к дому, на ходу застегивая штаны. Проснувшаяся похоть требовала выхода, и мыслями атаман вернулся к Ставру.

— Баба, говоришь, у тебя в поселке? Ну-ну. Посмотрим, что за баба.

Спустя полчаса трое конных галопом пронеслись по степи в сторону поселка, а за их спинами взметнулось пламя пожара, озаряя степь кровавым заревом.

Обиженно заскрипев тормозами, фургон остановился у ворот. Стерх, с дробовиком в руках, буквально вылетел из машины, хотя умом и понимал, что спешить уже некуда. Все уже случилось.

Калитка в воротах отсутствовала. Резким движением высунувшись в проем, и тут же вернувшись обратно, Стерх прикрыл глаза, и попытался разобраться в картинке, запечатленной в мозгу.

Во дворе никого не было.

Вскинув дробовик к плечу, он вошел. Так и есть. Никого. Отбросив эмоции, бывший чистильщик, действуя, будто на занятиях в Школе, приступил к осмотру двора.

Шаг. Присесть. Обзор секторов. Чисто. Дальше. Следующее укрытие. Железная бочка с водой. Присесть. Выглянуть. Никого.

Отдавшись рефлексам, Стерх будто пытался отгородить сознание от того, что ему предстояло увидеть. А в том, что предстояло — он не сомневался.

Пробежка до почерневшего, обуглившегося угла дома, еще отдающего жаром. Присесть. Выглянуть. Собаки. В вольере. Почему в вольере? Уже не имеет значения. Собаки мертвы. Шаг за угол.

Увиденное за углом заставило его забыть обо всем. О тактике, въевшейся в подкорку. О технике зачистки. О возможных врагах, поджидающих его.

Потому что он увидел сына.

На лужайке возле беседки, где они так любили ужинать после наполненного заботами дня, стояла, опертая на бревно из поленницы, калитка. А на ней…

На ней, прибитое к крашеному дереву ножами, висело тело его восьмилетнего сына. Освежеванное. Кожа, снятая с ребенка, мокрой красной тряпкой валялась на земле.

К горлу подкатил тугой, холодной комок, в глазах задвоилось. Выпущенный из рук дробовик с глухим стуком упал на землю, а сам он медленно сполз по стене дома, пачкая одежду сажей.

Кай. Его маленький Кай. Который, скорее всего, был еще жив, когда какая-то тварь, которая не должна зваться человеком, проделывала с ним это. Хотя твари обычно гуманнее.

Опершись на обгоревшие бревна, не чувствуя жара, он встал, и на негнущихся ногах подошел к калитке. Медленно, аккуратно, будто боясь причинить боль ребенку, он вынул ножи, пригвоздившие тельце к дереву, и взял сына на руки. Холщовая рубаха моментально пропиталась кровью, но он не ощущал этого. Прижимая тело к груди, покачиваясь, будто баюкая, он стоял посреди места, которое было его домом так много времени, а в голове проносились картинки.

Вот он носится по кухне, не находя себе места, и замирает, когда открывается дверь, и из нее, с крохотным свертком на руках, выходит поселковый лекарь.

Вот трехгодовалый Кай бесстрашно треплет за уши огромного волкодава, который смотрит на него обескураженными глазами.

Вот пятилетний мальчик очень серьезно и аргументированно доказывает отцу, что у него тоже должно быть ружье, как у старшего брата. И его не смущает, что то ружье почти в два раза больше его самого.

А вот они все трое стоят за калиткой, глядя, как Стерх усаживается в фургон, кузов которого набит мешками с зерном, собираясь ехать в город. Когда бывший чистильщик машет семье, Кай срывается с места, и, подбежав к отцу, вешается ему на шею.

— Папа, я люблю тебя!

— Я тебя тоже люблю, сынок… — Бормочет Стерх, прижимая к груди остывшее тельце. А где-то внутри загорается огненный шар, растущий, и заполняющий жаром все внутренности. Стерх хорошо знает, что это за шар, и как он называется. Имя ему — ненависть.

Айриш и Кея он нашел за домом. Сложно было понять, какая часть тела кому принадлежит, но головы, насаженные на колья из ограды палисадника не давали сомневаться в том, что это именно они. Тела жены и старшего сына были нарублены большими, кровоточащими кусками, будто приготовленные на корм мутировавшим плотоядным псам северных кочевников. Неподалеку валялось тело здоровенного детины, с грудью, развороченной картечью. Что ж. Кто-то из его родных дорого продал свою жизнь. Однако легче от этого не становилось.