Влад Савин - Огонь и вода

Он брал корзину из ее рук — и они шли пешком, по пути делая необходимые покупки, через весь город, по пути увлеченные интересной беседой. Они шли так, до самой окраины, где кварталы сменялись деревянными домами, часто окруженными садами и огородами. Это место на спускающемся к морю склоне громадной горы из белого известкового камня называлось Пыляны — по причине пыли в огромном количестве измельчаемой на немощеных улицах множеством ног и колес, и поднимаемой в воздух ветром так густо, что в полусотне шагов ничего не было видно, как в тумане. Оттого жилье здесь и стоило дешево, но тихим летним днем зелень садов вокруг радовала глаз, а дорога была легка и приятна; в это время здесь в большинстве жили дачники, приехавшие к морю на лето; улицы здесь назывались линиями, с номерами вместо имен. Дорога была неблизкой, но Зелла, умея видеть во всем прежде всего хорошее, говорила, что прогулки по свежему воздуху в отсутствие городской суеты и полезны, и приятны, на что Леон конечно, не возражал; по пути они вели беседу:

–..как все прогрессивное общество, я всегда приветствовал идею женского образования, кроме некоторых его черт. Коротко стричь волосы, носить очки, и даже курить сигареты — может, это и выглядит умно, но очень некрасиво!

— Свобода, сударь — после запрета, желание отведать все. Раньше лишь вы, мужчины, допускались к образованию, к общественной жизни — стоит ли осуждать тех из нас, кто слишком ретиво принялся подражать вам во всем, даже в праве курить. Создать свое, новое "я" — обозначив себя такой. Мир изменить — начав с чистого листа.

Леон лишь пожал плечами, не ответив. Странно, но после этих безобидных слов у него впервые мелькнула крамольная мысль — не был ли их собственный радикализм, в значительной части — тем же обиженным ребячеством, что-то доказать наперекор? Когда не остается ничего другого, кроме как перевернуть мир — кто задаст вопрос, а нужно ли это? Так он в самый первый раз усомнился в революции. Но конечно — оставил мысли при себе. Пока.

— Мечта! — говорил Леон — лучшее, что есть в человеке: без мечты живут и животные, повинуясь лишь инстинктам. Есть, размножаться — и ничего больше. Лишь человек может думать о завтра, и думать о счастье — не для одного себя. Для своей семьи, для своего народа, для всего человечества.

— Счастье всех людей — отвечала Зелла — эти слова даже выговорить страшно, так они велики. Мир изменить, сделать его хоть немного лучше — как я хотела бы прикоснуться к этому, хоть чуть-чуть!

Леон промолчал — не имея права сказать о своей причастности к единственно великому делу, ради которого стоит жить. В первые дни их встреч он чувствовал свое превосходство — строителя нового мира над барышней, не приспособленной к настоящей борьбе. Но она и не требовала от него выбора, между делом, и собой — а просто была рядом, как весеннее солнце, озаряя своим светом и теплом. И это солнце ласково и незаметно грело его душу. Зачем нужен свежий ветер перемен — если не затем, чтобы нести счастье таким, как она? Зачем борьба за общее счастье — без счастья конкретных людей? Разве будет изменой делу, если он сумеет попутно сделать счастливым хотя бы одного человека, кроме себя?

Первым их революционным делом в Зурбагане — был аквариум. Огромный аквариум, во всю витрину магазина — где плавали экзотические рыбы, разноцветные как павлины, лениво шевеля плавниками. И каждая рыбка стоила — как заработок рабочего за год. Так вышло, что они, только обосновавшись в городе, должны были часто проходить мимо. Тогда Первый — предложил план. Они вошли в магазин, все вместе — один нес ведро. Хозяина отвлекли разговором — и товарищ перевернул ведро над аквариумом. В ведре были — пара купленных на Привозе живых щук. Щуки были голодны и злы. А рыбы в аквариуме — жирны, медлительны, бесполезно-красивы. Вода взбурлила — жор начался. Досмотреть не удалось — надо было убегать. Выскочив из магазина, они успели нырнуть в проходной двор, и дальше в переулки — до прибытия полиции. Дело было небольшим, но, как сказал Первый — важным, для их собственного воодушевления. После лишь пришлось — долго обходить тот магазин стороной.

–.. мечты тоже умирают — говорила Зелла — несбывшиеся мечты… Дни идут — и мечты мельчают. Или сбудутся если — и дальше одна пустота. Лучше будут — мечтания, как горизонт. Поманит лишь прекрасным, даст силы — и тут же растает. И возникнет вдали — чтобы снова за нею идти. А что будет тогда — пусть сегодня никто и не знает.

— А о чем мечтали вы? — спросил Леон.

— О малом, сударь — лишь великим дано, мечтать о лучшем, для всех. Моя мама — которой сам А.Б. записывал свои стихи в альбом — водила меня на прогулку, по набережной мимо китайских львов — мы там жили, напротив военного госпиталя — и через мост, и в Летний Сад. Красивая, нарядная — всегда в большой шляпе с вуалью и страусовым пером; встреченные важные господа и офицеры склоняли перед ней головы, приветствуя. И я мечтала, что когда-нибудь стану такой же, настоящей Дамой в Шляпе — элегантной, образованной, с безупречным вкусом и манерами; я буду идти по улице — а все будут кланяться мне вслед. Вы презираете меня, сударь — за такую мелкую мечту?

— Нет — ответил Штрих — вы, женщины, должны быть красивы, и нарядны. Чтобы нас вдохновлять. На великое — сделать лучше, для всех. И за всех — и за вас, и за нас. Вы нас — только поддержите.

Беседуя, они поднимались в гору — решив сократить путь, перейдя через вершину, а не обходя вокруг. По легенде, на этой горе когда-то стоял древний храм, с мраморными колоннами, и лестницей от самого подножия. Сейчас туда вела лишь узкая и крутая тропинка, и Штрих был рад случаю пару раз поддержать Зеллу под руку. Они долго взбирались по склону, крыши домов были уже где-то внизу. Вдруг горизонт резко ушел вниз, и открылся простор — синее далекое море, неслись облака, кричали чайки над волнами. Свежий ветер с силой ударил в лица — налетев снизу, восходящим потоком, будто желая поднять над землей. Штрих смотрел с восторгом, воздух был удивительно чистым, его хотелось вдыхать полной грудью. Он обернулся — город лежал внизу, казался игрушечным. А здесь не было ничего, кроме этого блистающего простора, полного солнцем и ветром. Ветер налетал с шумом — будто пел песню о морях и кораллах, о далеких землях и снежных горах. В душе Леона что-то шевельнулось, ему по-ребячески захотелось взлететь в это солнечное небо, и крикнуть громче, на весь мир. Ступить с обрыва — и не упасть, а полететь подобно птице. Но Штрих сделал шаг назад — благоразумие все же взяло верх.

— Ах!! — воскликнула Зелла, за его спиной.

Ветер налетел на нее, не позволив стать рядом, выгнул зонтик, надул платье воздушным шаром. Леону показалось, что она, такая тоненькая и невесомая, взлетит сейчас с земли ввысь, к облакам и солнцу. Она тщетно пыталась придержать легкую ткань — взметнутую вверх, подобно занавесу, едва не выше головы. Леон смутился и покраснел, как юнец — отчего-то веря, что никакой ураган не смеет обойтись с Зеллой так же бесцеремонно, как у любой женщины в бурю задирает юбку. Она схватилась за платье двумя руками, при этом нечаянно зацепила за узел шляпной ленты, распустив его — и шляпу унесло как птицу, долго кружило в небе, а выхваченный порывом зонт бросило куда-то в кусты на склоне. Конечно же, Леону пришлось лезть туда, сквозь колючки и крапиву. А храма на вершине не было — лишь лежали бесформенные разбросанные камни.