Дмитрий Щербинин - Облака

Покачиваясь, прошел он к мертвой старухе, повалился на колени пред ее лицом, роняя слезы, зашептал:

- Скоро и я буду там же, где нынче ты...

Он вглядывался в ее испещренные морщинами, искаженные долгими страданьями, обезображенные болезнью черты и, вдруг, понял, что они приближаются к нему:

- Я понял - ты смерть,

И мне от тебя не укрыться,

И чувств и стихов круговерть,

Не даст от тебя, ведьма старая, смыться!

Лик все приближался, вот губы его раскрылись, вот сейчас прикоснуться к его губам, заберут остаток жизни...

- Нет, нет - я жить хочу... - зашептал Дима.

Страшный лик заполнил все пространство, Дима попытался отдернуться, да было поздно - его коснулись губы...

А у смерти оказались мягкие, теплые, ЖИВЫЕ губы. От них тепло окутало Димино лицо, тело; сердце его часто и трепетно забилось.

Долог был тот поцелуй, и Дима жаждал, чтобы он длился целую вечность. Но он, все же, оборвался.

Лик Смерти отпрянул и тут Дима увидел, что глаза у Смерти теперь открыты.

Ах, что за очи он увидел!

Так, будто и не видел раньше ничего...

Тут увидел он весь лик ее сразу: это была она - дева у фонтана. Дева с белыми власами, да с лицом озаренным.

- Я умер? - прошептал он.

- Нет, что ты - тебе просто стало плохо. - звонким голосом молвила.

- Я так долго бежал к тебе. Год прошел со дня первой нашей встречи. С того мгновенья - я так ждал...

- Какой солнечный сегодня день. - молвила дева, помогла ему усесться на скамеечку.

Рядом звенел фонтан, уходили вдаль солнечные аллеи дивной красоты парка, а на скамейке, рядом с Девой сидели двое детишек, с сияющими лицами. По небу двигались облачные горы; не было ни машин, ни города; только в отдалении, на горе, высился мраморный замок, с той же стороны доносились и голоса моря.

- Мы не виделись с тобою год? - удивилась Дева. - Но вы шли по дорожке, взглянули на меня. И так ваши очи засияли, что я подумала, что ослепну; вы вспыхнули так ярко, что на мгновенье потеряли сознание.

- Значит, все, что было... Да - это было лишь мгновенное кошмарное виденье. - он взглянул на Деву и добавил. - ...Оно вовсе не значит ничего, рядом с вами. Да, какая-то беготня; тленные, проходящие чувства... Нет я уже не помню ничего - все разминулось... все распалось... А кто эти дети?

- Это - мой маленький братик и сестра. А вот и "лис" с Томасом.

Двое: рыженький пес-лисенок, и пепельный котенок выбежали из соцветья трав.

- Так что вам привиделось? - спросила Дева, дотронувшись прохладной ладошкой до его лба.

Дима попытался вспомнить, но уже не мог - просто какая-то вспышка.

- Да нет - ничего не было. А вы прекрасны.

- Спасибо.

- Как вас зовут?

- Я - Дева. А вы?

Тут Дима понял, что никакой он ни "Дима", а ПОЭТ. Так он и назвался:

- ПОЭТ. - потом продолжил. - Давайте пройдемся?

Дева подала ему руку и, улыбаясь нежным солнечным поцелуем, пошли они по аллее, в сторону мраморного замка...

Дима лежал на траве, смотрел на медленно проплывавшую над его головой, ловящую последние лучи уходящего светила, облачную гору.

Где-то неподалеку, радостно залаял Джой, а на фоне облака облака-горы пролетела бабочка с большими, украшенными красивым узором крыльями.

По Диминой щеке катилась слеза, но, что было причиной той слезы, он не знал. Просто пришло чувство - пришло на мгновенье - какое-то печальное, безвозвратно ушедшее чувство. Что-то было, но, что он уже не мог вспомнить со стоном, рывком сел, схватил ручку, стремительно записал, разрывая бумагу:

- Тому, что никогда я не увижу

Тому, о чем не вспомню никогда,

Тем песням, коих никогда я не услышу,

Вот этих строчек маленьких чреда.

Тому, что никогда не испытаю,

И даже в вечность не помыслю, - никогда!

Тем милым душам, коих не узнаю,

Тому, что смоет вечности безбрежная вода.

Всему тому, что промелькнет,

Уйдет как миг, как призрак,

И той ЛЮБВИ, что не найдет,

Меня... Нахлынет МРАК.

Не перечитывая написанного, он скомкал и отбросил в сторону тетрадь - все написанное казалось ничтожным против чувств его. А потом поднялся и, печально улыбаясь бордовому, похожему на раскинувшийся в полнеба стихотворный костер закату - пошел к своему дому.

В это же самое время, за пятьдесят километров, за десять часов ходьбы от него, сидела в своем садике, любовалась на этот же самый закат Катя. Она поглаживала мурлычущего Томаса, а по щеке ее, по светлой ее, озаренной душевной силой щеке, катилась одинокая, теплая, как подступающая майская ночь, слеза. Но она уже и не помнила, что ту слезу породило: нежный ли изгиб облака, или же далекий, едва слышный и печальный клич птиц, к тому облаку летящих:

- Лети с нами... лети с нами...

Катя хотела бы взмыть, да у нее не было крыльев.

Из дома позвал ласковый голос матери:

- Катенька, ты что-то в саду засиделась. Иди-ка пить чай.

КОНЕЦ