Андрей Мартьянов - Эпоха бедствий

Энарек, видя, что оскорблено величие шадана-та, наскоро сообразил устроить своему господину торжественный выход: телохранители с обнаженными саблями, штандарт Даманхура, боевые трубы... Может, на кенига Нарлака или посланника Великолепного Острова это и произвело бы впечатление, но мергейты остались бесстрастны и даже не поморщились, когда звук рогов, отражавшийся от округлого купола громадной приемной залы, достиг наибольшей силы.

- Преклонить колена! - рявкнул роскошно одетый сотник, не глядя на мергейтов. - Перед вами Солнцеликий повелитель шаданата Саккарем Даманхур Первый!

Мергейты не обратили на приказ никакого внимания. Даже сам аттали, стоявший на возвышении, слегка поклонился Даманхуру - дань уважения духовной власти к власти светской. Узкоглазые дикари остались стоять. Несколько измен-ников-саккаремцев, находившихся в свите посла, чисто машинально дернулись, но, увидев холодный взгляд степного тысячника, замерли.

- Преклонить колена! - прошипел начальник охраны Даманхура. Призыв канул в пустоту. Мергейты некоторое время молчали, дождались, пока шад, состроивший высокомерную мину, не встал рядом с аттали, и только потом высокий здоровенный тысячник промолвил на плохом Саккаремском:

- Я могу поклониться великому шаману. Он говорит с богами. Я не знаю страны под названием Саккарем и ее правителя. Есть только Полуденный Улус Великой Степи, господин которого - хаган Гурцат.

- Что? - Подняв брови, Даманхур глянул сначала на посла, затем на аттали, потом снова на посла. В глазах эт-Убаийяда читалось одно:

"Оставайся спокоен, шад, и прости этим варварам их детскую гордыню". - Что он сказал?

- Я вижу только самозванца, - монотонно нудел мергейт, вовсе не глядя на шада. - Любой восставший против дарованной Заоблачными власти хагана для меня лишь злой враг. Посему я обращаюсь к белому шаману кюрийена Меддай, а не к тебе.

Тут мергейтский тысячник выступил вперед, легко подошел к мраморной плите, на которой стояли эт-Убаийяд и Даманхур (что вызвало нехорошие и угрожающие движения в рядах халиттов и телохранителей шада), и опустился на оба колена прямо напротив аттали. Шада здесь будто бы вообще не существовало. Степняк коснулся лбом пола, а затем, не поднимая глаз - в Степи это считалось знаком высочайшего уважения к собеседнику, а тем более шаману, - произнес заученные наизусть слова:

- Владыка мой Гурцат хочет передать белому господину из Меддай слова почтения. Ты, говорящий с богами, имеешь власть и над людьми. Прикажи своим бросить оружие и признать хагана. Иноземные воины, пришедшие из-за моря и с полуночных земель, пусть идут домой. Если кто хочет - пускай идет к хагану Гурцату и предложит ему свой меч и верную службу. Тогда мой повелитель не тронет никого и наши конные тьмы обойдут Белый улус, где живут боги.

- Обойдут? - задумчиво скрипнул престарелый аттали. - Значит, твой хаган желает идти дальше? К берегам Закатного океана? Или на полночь?

- Он поступит так, как скажут Заоблачные, - отрезал Менгу.

- А если я не соглашусь?

- Мы все равно не тронем Меддай, - ответил степняк. - Хаган не станет гневить богов, своих или чужих. Но твой город стоит в пустыне. Вода здесь есть, но я не вижу сочных пастбищ для овец, хлебных полей и деревьев с плодами. Мы не станем продавать тебе еду и другим не позволим. Клинки мергейтов не прольют крови шаманов и людей, которых вы взяли под защиту. Тогда станет ясно, чьи боги сильнее. Если твой Атта-Хадж дарует вам хлеб и молоко хвала ему. Если нет - на небесах взяли верх Заоблачные.

Эт-Убаийяд прокашлялся. Это была серьезная угроза. Все продовольствие в Меддаи доставлялось либо из Междуречья, либо с побережья, либо от границ Вольных конисатов. Если мергейты окружат город, через полторы-две седмицы начнется голод, даже если запасы пищи будут расходоваться крайне бережно. Тысячи беженцев, часть конной гвардии Даманхура, сосредоточившаяся в Меддаи... Обычно население Священного города не превышало трех тысяч человек - мардибы. Священная стража, ученики храмовых школ, слуги... Делавшихся к осени запасов с лихвой хватило бы на зиму вплоть до следующего урожая. Но не сейчас.

Аттали решился. Эт-Убаийяд не привык размышлять слишком долго и более полагался на помощь Атта-Хаджа, собственный опыт и... И доверчивость мергейтов.

- Даманхур. - Старец повернулся к шаду. В его глазах играли хитрые искорки, отчего Саккаремский владыка понял: сейчас лучше молчать и со всем соглашаться. - Ты слышал, что сказал почтеннейший посол степного хагана? Я, как предстоятель веры, приказываю тебе завтра к закату уйти из Меддаи и сложить оружие. Если ты не послушаешь моих слов, на тебя падет гнев Атта-Хаджа и колосья твоего ратного урожая скосят сабли подданных хагана. Иди.

"Так... - Даманхур почувствовал, как у него онемел язык. Сил хватило только на то, чтобы поклониться, заметить недоуменные взгляды гвардейцев и медленно зашагать в сторону открытой двери, ведущей прочь из приемной залы. Эт-Убаийяд, конечно, хитрит и пытается столь показательным жестом обмануть мергейтов. А если нет? Если и над ним нависло проклятье Самоцветных гор? Солнечный Атта-Хадж, помоги нам!"

...Шад почти уверовал в то, что судьба отвернулась от него. В течение двух колоколов он сидел на покрытой бархатным покрывалом скамье в садике своего скромного дворца и не желал видеть никого. Компанию Даманхуру составляли лишь кувшины с вином, а таковых собеседников оставалось все меньше и меньше. Если шаду изменил сам Учитель Веры - это конец. Остается лишь погибнуть в безнадежном бою.

- Сын мой, - Даманхур услышал скрипучий голос эт-Убаийяда. Аттали, опираясь на свой посох стоял в двух шагах от каменного диванчика - Отчего тебя охватил порок уныния?

- Вкупе с пороком пьянства, - заплетающимся языком проговорил шад. Мудрейший, сказанные тобой слова следует принимать за истину?

- Эль-Харф в своей Книге учит, - назидательно проговорил аттали, - слово лишь звук, несомый ветром и исчезающий в поднебесье. Я обманул посла. Он засвидетельствует перед хаганом, что я принял условия Гурцата. Прости, но я спасал Меддаи. Теперь перед лицом мергейтов ты станешь не только бунтовщиком, но и богохульником. Не думаю, что это ухудшит наше положение, но, по крайней мере, если степные тысячи пройдут через пустыню. Священный город останется неприкосновенным и я смогу защитить от голодной смерти всех людей, которые собрались здесь.

- Ты поверил мергейтам? - вскинулся шад. - Соглашение нигде не записано! Как только я продолжу войну...

- Я тебя прокляну, - скривился в безрадостной улыбке аттали. - Отрекусь от тебя, может быть даже перед лицом Гурцата. Если он, конечно, сюда приедет. Не мне учить тебя искусству политики, шад. Я должен сохранить символ нашей веры Меддаи. Разумеется, ты получишь золото и драгоценности для ведения войны, но вслух я буду поносить тебя на каждом углу, так что готовься.