Александр Казанцев - Том (4). Купол надежды

Но в сладких мечтах о своем необыкновенном продвижении он словно оступился вдруг в яму на гладкой дорожке, вспомнил о своем разрыве с Аэлитой, за спиной которой ему виделся Анисимов – душа искусственной пищи. Пожалуй, академик, чего доброго, окажется у него на пути к уже видимой вдали вершине. И он позвонил из ближайшего автомата своему новому другу и советчику Генри Смиту. Тот проявил огромный интерес к создавшейся ситуации, особенно близко приняв к сердцу семейные дела Мелхова.

– Как неудачно и, главное, не ко времени произошло все это у вас с супругой, – сетовал он. – Впрочем, давайте спокойно разберемся: кто выгнал ее из дому? Кто подал в суд на развод? Ведь не она же! Так за кем следующее слово? Вот то-то! Почему бы вам, Юрий, не принять «заблудшую» жену обратно? Это будет вполне в библейском стиле. Так сказать, принять в лоно семьи обратно! Ведь у вас сын!

Мелхову доводы эти показались убедительными, в особенности же то, что через Аэлиту удобнее всего завязать отношение с академиком. Что же касается неудачного письма в Академию наук (черт попутал его прикинуться обиженным человеком! Тьфу!), так можно прямо и честно осознать свои ошибки и перед всеми извиниться. («Поклон спину не тянет!»)

Смит говорил, что если академик Анисимов по-настоящему деловой человек, то поймет выгоду установления отношений с Мелховым. Во-первых, отметание всяческих слухов, связанных с подчиненной, во-вторых, Мелхов, вполне вероятно, возглавит производство искусственной пищи – и, возможно, на многих заводах. Отношения вполне могли быть «взаимно выгодными»!..

Всего этого Юрий Сергеевич не успел рассказать матери.

Появился брат Аэлиты Спартак! Не придумаешь лучшего повода для примирения с Аэлитой. Ну и для свидания с Алешей, с которым повидаться отец так и не удосужился.

На столе появилась бутылка. Юрий Сергеевич решил угостить солдат на славу. Матери сын успел шепнуть, что «так надо».

Юрий Сергеевич считал, что умеет разбираться в людях, видит их насквозь – «рентгенизирует». Этот простак Спартак, по всей видимости, «рубаха-парень», кристально чист, как реторта перед употреблением, незамутнен правдой жизни, знал свое «ать-два» и носился с какими-нибудь романтическими идеями, вроде отца, выдумщика нелепых имен.

– А в вас есть что-то легендарное, от самого Спартака. Я гляжу на вас, а вижу вождя гладиаторов! Ваш папа очень мудро давал такие имена детям: Аэлита, Спартак! Очень романтично!

– Нормально, – заверил Остап, наливая еще по рюмочке. – Спартак – это что-то так: папаша наверняка в болельщиках хоккейной команды ходил.

– Ну что вы! – воздел руки к потолку Мелхов. – Именно вождь гладиаторов, и никто больше! Разве я не прав, Спартак Алексеевич?

– Зовите просто Спартаком. По отчеству непривычно, хотя отец у нас замечательный.

– Я знаю, что замечательный. И в вас и в Аэлите чувствуются его черты. Романтизм, прямота, честность…

– Да что вы, право! Отец одно, а я совсем другое.

– Не скажите, не скажите. Вот я предложил переговорить с кем надо насчет вашего поступления в вуз, – чего греха таить, там при поступлении списочки в ходу, – так вы и слушать не захотели.

– Да и не надо! После армии мы и так преимуществом пользуемся. А вот окажусь ли подготовленным – тут вся загвоздка.

– Так я помогу вам, Спартак! Какой разговор! Математика, физика – это же моя стихия!

– Спасибо. Вот не думал.

– Он думал. Я его продам и все выложу, – вмешался все более хмелевший Остап. – Мы хотели сперва на Урал податься, на заводе годик-другой поднатореть. Отец там, ну и другие прочие…

– И как же?

– Так других прочих не оказалось, – расхохотался Остап. – Не дождались, в град-столицу учиться двинулись. Вот и мы за ними.

– Вот как? И много этих остальных прочих?

– Одна-единственная.

– Замечательно! Люблю настоящего мужчину! Еще рюмочку за нее, прекрасную незнакомку. Не осмеливаюсь спросить имени.

– Имя обыкновенное – Тамара, – смущенно выговорил Спартак.

– Зато фамилия необыкновенная, – вмешался Остап. – Если «идзе» обыкновенным считать, так она – Неидзе. Могла бы в сам стольный град Тбилиси податься, к родственникам всесильным, а она в Москве очутилась ради служения искусству.

– Художница, – пояснил Спартак.

– Даже меня рисовала в классе. Правда, карикатуру для стенгазеты. Это все брызги, но, говорят, похоже.

Юрий Сергеевич рассмеялся:

– До чего же, Остап, вы хороший друг. Несмотря на злую карикатуру, отправляетесь за тридевять земель с другом, чтобы догнать жрицу искусства.

– Вот-вот! И я ему то же твержу! Цени друга! А мы с ним вместе и на суше, и в море, и в воздухе испытаны.

– И в воздухе?

– Самое что ни на есть пустяковое дело, – продолжал Остап, зорко следя за хозяином. – Для нас с парашютом в затяжном прыжке чесануть, все равно как вам – в курительную комнату.

– Неужели?

– Все одно, что в речку «макнуться». Сперва, конечно, боязно, – продолжал он, подтрунивая сам над собой. – Она неподогретая. А потом, как окунешься, и вылазить неохота. Так же и в воздухе. Глядишь друг на друга и летишь, летишь, парашюта не раскрываешь, чтобы труса не сыграть. Земля – хоть рукой трогай, а ты все нежишься в высоте, как в саду с гуриями. И сразу бац! – и в ямке…

– Стоп, – остановил его Спартак.

– Ну, глаз-то наметался, – уже оправдываясь, продолжал Остап, – рука сама открывает парашют – биоавтоматика или условный рефлекс по Павлову, как хотите! – закончил он, озорно блестя глазами.

– Так все-таки где ж Аэлита? – спросил напрямик Спартак.

– У подруги, – отвел глаза в сторону Мелхов. – Добрая душа, не умеет отказываться. А та, видите ли, за длинным рублем на Север поехала. А квартиру кто будет сторожить? Может быть, милиция? А зачем? Для этого куда удобнее и дешевле иметь безотказных подружек. Аэлита, знаете ли, склонна к жертвам. Предложила всем нам троим с сынишкой переселиться в ту квартиру. Так ведь тесновато в однокомнатной. Ребенок, собака и все такое… Вот и приходится по десять раз в день бегать. Ладно хоть тот дом – башня неподалеку отсюда…

– Может, сразу и сходим?

– Рано еще. С работы она в ясли зайдет за Алешкой. Кроме того, у нас с тобой, прости за фамильярность, мужской разговор будет. Ничего, что я на «ты»?

– Нет, пожалуйста, вы же старше.

– Нет. Дружба так дружба! «Ты» – взаимное. Выпьем на брудершафт.

И они выпили.

– Я тебе все, все расскажу, не стану лукавить, как сначала хотел. Потому что понял, какой ты есть человек! От тебя многое зависит. И не только для моей семьи, но и для всего человечества.