Харлан Эллисон - «Если», 1994 № 09

— Зовут меня Томас, по прозвищу Арфист, иногда еще Рифмачом кличут, это если я озабочусь что-нибудь новенькое сочинить, вместо того чтобы старые песни у мертвецов воровать.

— Ох уж эти мне новомодные выверты! — фыркнула Мэг. — Ничего зазорного в том нет, когда человек старому да верному предан.

Томас улыбнулся.

— Твоя правда, хозяйка. Но лорды, получившие старые земли, предпочитают слышать в свою честь новые песни. Нам ли спорить с ними?

— Да уж не мне, наверное, — этак свысока отвечает Мзг. Вижу, веселится, хоть со стороны и не заметно. — Давай-ка, Том Арфист, хватай свою лепешку, пока не подгорела, а коли хочешь с медом, так горшок рядом с тобой.

Он потянулся за лепешкой и опять раскашлялся. Пришлось Мэг самой ему мед передать.

— А еще я тебе чабреца заварю, а горло нечесаной шерстью обложишь. Если пойдешь в холмы по такой слякоти, сляжешь наверняка.

— Я в порядке, — этаким вороньим голосом отвечает арфист.

Однако с Мэг не поспоришь, и скоро он уже хлебал отвар, скорчившись у огня, и вид при этом имел совсем жалкий. Кашлял он с каждой минутой все хуже. Мэг сразу смекнула — заболел наш гость, да и то, вон скольких она вырастила да выходила, что по ту сторону реки, что по эту. У арфиста уж и сил недостало поблагодарить ее.

— У меня же голос пропадет, — просипел он.

— Не беда, арфа-то останется, — утешила его Мзг.

Менестрель попытался рассмеяться, да только хуже закашлялся.

— Арфа, конечно, хоть куда, — наконец прохрипел он, поднял кожаный чехол и довольно бесцеремонно вытряхнул инструмент.

Жалкое, надо сказать, зрелище. Дека разбита, струны оборваны, одни щепки торчат.

— Вот она, арфа Томаса Рифмача. Духи дороги подарочек преподнесли. В самом неподходящем месте сунули камень под ногу, а рядом других камней, побольше, набросали.

— Господи, сам-то ты не разбился? — ахнула Мэг.

Он опять долго кашлял, сплюнул в огонь и с трудом отдышался.

— Они не оставили мне выбора. Вот я и рухнул на мою ненаглядную, как пьяный матрос, — вздохнув, он снова упаковал остатки арфы в чехол.

— Может, починить удастся? — участливо спросила Мэг.

— В Далкейте, наверное, можно, — проговорил он, потянулся поставить чехол в угол и опять показал свой браслет.

Ну и разукрашен он у него был. Почище, чем церковные ворота.

— Это от короля подарок, — объяснил арфист, заметив мой взгляд. — Думал, сберегу на память, вроде как отличие у какого-нибудь рыцаря из баллады, да, видно, не судьба. Придется ему теперь оплачивать мою любовь к музыке. — Рука с браслетом заметно дрожала. Арфиста бил озноб. — Все одно к одному, — произнес он, — как круги по воде. Рифмы и ритмы, песни и истории иногда так причудливо переплетаются…

— Гэвин, — тихо окликнула меня Мэг, — мне нужны две небольшие охапки, нечесаной шерсти. Надо его уложить. А ты, Томас, отдохни. Нет ничего сломанного, чего бы нельзя было починить.

Арфист повернул к ней невидящее лицо, тусклое, как холмы перед снегопадом.

— Правда? — с трудом выговорил он. — Стало быть, я действительно попал в страну чудес.

— Ложись-ка, отдохни, — заботливо увещевала его Мэг, — а утречком, глядишь, тебе и полегчает.

Да только наутро выглядел он ничуть не лучше, а чувствовал себя, может, и того хуже: лежал у огня бледный и непрерывно кашлял. Глаза у него сухо блестели, на щеках — лихорадочный румянец. Мэг принялась его выхаживать: поила травяным настоем и старалась не оставлять одного надолго, а потом и вовсе присела рядом с шитьем. Как это у моей женушки на все рук хватало — никогда не понимал. Верно в песне поется:

Всегда милосердна,Душой хороша,Рука на работу легка.

Дождь все моросил. С утра я занимался загоном для овец, а когда пришел в дом, услышал разговор.

— Гэвин, — говорит Мэг, — Томас мне тут порассказал про великий пир на День Всех Святых в Роксбургском замке. Там костры всю ночь горели, темный эль разносили и все рассказывали разные истории, чтобы разбудить рассвет и отогнать духов.

— Что-то в этом есть, — сказал я и взял лепешку. Когда она только успела их напечь? — Я слыхал про этот Роксбург. Говорят, важное место.

Арфист улыбнулся запекшимися губами.

— Я ведь оттуда и пришел. Довольно приличное местечко. Но у герцогов и рыцарей свои заботы. Его величество поменял резиденцию, и теперь у герцога воруют скот. По ночам рыцари гоняются за ворами, а однажды до того дошло, что пришлось оленя загнать, а то бы без обеда остались. Само собой, под вечер в замке не до веселья, я играю, они храпят и даже боевой клич не способен их разбудить.

— Выходит, арфист им без надобности? — спросил я. — Ну, встал бы да ушел.

— Я так и сделал.

— И герцог позволил?

Он так посмотрел на меня, словно я обвинил его во всех смертных грехах.

— Ни один мужчина мне не указ, — прохрипел он и опять закашлялся, потом подмигнул и добавил: — да и женщина тоже.

Мэг внимательно посмотрела на арфиста, а я подумал: «Может, он из тех, для кого закон не писан? Про менестрелей всякое поговаривают. Хотя, если вспомнить, среди них и убогих хватает. То слепой, то хромой, а музыка им будто взамен дана. Но про нашего так не скажешь. Вроде все при нем».

Арфист понял, что Мэг недовольна, и тут же сменил тему.

— Что это ты шьешь, хозяйка? Никогда такой красоты не видел. — Обращался он к ней как к знатной даме.

Мэг приподняла шитье.

— Это Древо Жизни, — объяснила она. — У моей матери был этот рисунок, а ей от бабки достался. Здесь в округе так не шьют, а в моих краях не шьют по-здешнему. Вот покров на колыбельку. Вроде бы и не для кого… просто так, даже не знаю, закончу ли.

— Обязательно надо закончить, — с чувством проговорил арфист, и, конечно, на него опять кашель напал. — Он задрал локоть, как скворец какой, и дернул из протертого рукава длинную яркую нитку. — Вплети-ка и меня, хозяюшка, в свое Древо Жизни.

— Положи здесь и не раскрывайся, — проворчала явно довольная Мэг. — С твоим ознобом лучше не высовываться, а то вытрясет всю жизнь, никакое Древо не поможет.

Скоро яркая нитка превратилась на покрывале в грудку зяблика, а рукав арфиста Мэг потом заштопала крепкой шерстяной крученкой.

От заботливого и умелого ухода арфист вскорости стал поправляться. С шерстяным шарфом на шее он, пошатываясь, бродил по дому, пытался помогать Мэг по хозяйству или наладить свой инструмент. Кое-как ему удалось настроить пять струн, ими он и расплачивался за гостеприимство. Чем крепче он стоял на ногах, тем сильнее маялся. Видно, уйти не терпелось. Чего уж там ему, в этом Далкейте, не знаю, не спрашивал, неловко как-то. Мы ему ничем не досаждали, но видно же, коли человек места себе не находит: каждый час про погоду спрашивает, значит, настало ему время уходить.