Геннадий Мельников - Цирк уехал, а клоуны остались

Звездолет делал второй виток вокруг планеты, и было странно, что их еще не заметили…»

А что я вам говорил? Все-таки примитивной становится фантастика. Одни и те же приемы и схемы, превращенные в штампы, даже слова, переходящие из книги в книгу, наподобие истасканного от частого употребления «пульсирующий». А казалось бы, зачем выдумывать несуществующие измерения или микроскопических инопланетян? Да прилети они к нам хоть сегодня, на них никто не обратил даже внимание: нам и без них хватает дел, а если мы иногда и смотрим в небо, то не для того, чтобы высматривать каких-то марсиан, а чтобы вовремя увернуться от падающих болванок совсем не космического происхождения.

В двенадцать часов обед. Снова строем идет в столовую и рассаживаемся по своим местам. Никто их, конечно, не нумеровал, но каждый стремится сесть именно на свое. Я усаживаюсь против надписи «а стоит ли?», которая отличается от других, грубых и прямолинейных, своей недосказанностью, каким-то затаенным смыслом. Я так никогда и не узнаю, что скрывал за этим вопросом неизвестный мне парень, но эта фраза наводила меня на невеселые размышления.

После обеда мое и второе отделение идут на смену тем, которые дежурили с двенадцати ночи на установках. Такое время пересменки позволяет нам использовать для сна хотя бы половину ночи. Это удобнее, чем дежурства с утра до вечера и с вечера до утра.

Я дневалю по казарме. Такое перепадает раз в месяц и считается небольшим праздником. Действительно, не нужно брести сейчас по грязи две мили к установкам и сидеть там всю ночь по трое в кабинах тягачей, а затем в кромешной тьме возвращаться обратно. Тот, кто все это придумал, наверняка ни разу не проделывал подобные марши в темноте, в противном случае не было бы приказа удалять настолько установки от городка. Может, в этих двух милях и был бы смысл, если бы после выхода из строя и взрыва хотя бы одной установки находящиеся в казарме уцелели или не превратились в калек.

В два часа дня возвратились от установок третье и четвертое отделения. Я из окна видел, как они гуськом протопали через плац в столовую, и по собственному опыту представил их настроение, с каким они сейчас входят в теплое помещение обеденного зала после двенадцати часов дежурства и двухмильного марша по слякоти. Впереди у них жареная свинина и восемь часов сна.

А за окном все то же. Вначале было немного прояснилось, но затем снова заквасило и довольно-таки основательно. Не поймешь: то ли дождь, то ли туман, смешанный с дымом. Скука такая, что хоть вешайся. Вероятно придется, когда все улягутся, подвалить к Листеру, исполняющему по совместительству обязанности капеллана: у него всегда найдется начатая бутылка виски.

В моем распоряжении несколько минут. Успею дочитать пару страниц до следующей главы.

«Старший отключил автоматы управления и сам сел за пульт. Нужно было смотреть в оба, чтобы не столкнуться с одним из искусственных спутников, светящим роем окружавших планету.

…Ее обитатели или все вымерли, или притаились, наблюдая за вторжением неизвестного корабля. Не заметить их не могли: звездолет должен был хорошо просматриваться с поверхности планеты, а по своей конструкции и размерам он резко отличался от искусственных спутников.

Если обитатели вымерли, то все понятно. А если притаились… то по какой причине? Из чувства страха или прирожденной враждебности?..

Стерший и Помощник были в одинаковых скафандрах холодного голубого цвета с небольшими красными спиралями на груди.»

Пока ребята укладывались на скрипучие койки, я решил наведаться к Бишопу. Когда я сворачивал свой матрац, командир третьего отделения рыжий Стреттон сострил:

— Ты решил идти на ферму с инвентарным имуществом?

Я послал его, куда следует, и потащился на склад. Моросил липкий дождь. На холодном песке плаца оставались четкие следы. Кухонная труба дымила, как крематорий.

Бишоп сидел в своей конуре и что-то жевал. Сколько его знаю, он всегда жует. Вэсли как-то сделал предположение, что он пережевывает списанные матрацы.

Бишоп вопросительно посмотрел на меня, не переставая работать челюстями, будто перекатывая во рту по кругу мячик от настольного тенниса. Я молча положил ему на край стола три пачки сигарет, каких он в этой дыре так просто не достанет, и сбросил с плеча матрац на пол. Бишоп понял меня и поднялся, а у самого такое выражение на физиономии, словно я ему за какой-то элементарный тюфяк должен был притащить ящик гаванских сигарет.

Бишоп загремел тяжелой дверью склада и махнул рукой куда-то в угол. В темноте я споткнулся о что-то длинное, а он тем временем нашел выключатель. Тускло вспыхнула засиженная мухами лампочка.

Небольшое помещение было битком набито всякой всячиной. Я выбрал себе новый матрац и повернул к выходу. Выбираясь из лабиринта тумбочек, лопат, питьевых бачков, опять споткнулся о то же самое. Рассмотрел… и ругнул Бишопа: не мог убрать его куда-нибудь подальше. На полу между пирамидой ведер и автомобильных скатов стоял оцинкованный гроб.

Бишоп засмеялся.

— Этот не уместился. Они у меня вон у той стены.

Я посмотрел, куда он указывал, и как-то неуютно мне сразу сделалось: до самого перекрытия, где на пыльных стропилах висели связки прокладок и бухта электропроводки, штабелем, как шпалы на привокзальной площади, громоздились гробы.

— Ты что… оприходовать нас всех собрался? — спросил я его, а сам никак не соображу, откуда и когда успел он их столько натаскать.

Бишоп подошел почти вплотную и, подтянув за воротник куртки, задышал мне прямо в лицо — паршивая привычка всех, кто по пять лет не чистит зубы:

— Полный комплект на каждое рыло, будь спокоен! Сегодня они пока не нужны, а завтра — как знать. Ты сможешь дать гарантию, что завтра они не потребуются?

Я не стал давать ему такой гарантии, а только спросил:

— А про себя ты не забыл?

Бишоп не понял.

— Запастись таким же ящиком.

Он даже жевать перестал, а глаза чуть не вывернулись наизнанку: так усиленно переваривал мой вопрос. Теперь ему до вечера хватит материала для размышлений о бренности нашей жизни.

Взвалив матрац на плечо, я последовал к выходу, но возле угла штабеля что-то привлекло мое внимание. Присмотрелся. На узком торце каждого гроба была прибита медная планка с выдавленными словами: «Ноги флаг здесь»…

В казарме ребята из третьего и четвертого отделении уже сопели на все лады. С трудом растолкал Листера.

— Какого черта? — приветствовал он меня.

— Плесни…

— Иди ты… — выругался Листер, поворачиваясь ко мне спиной.