Майкл Муркок - Ритуалы Бесконечности

— Ты так идеалистична. Забудь о них. Они — банкроты.

Доспехи Огга заскрипели. Его рука потянулась к забралу и начала медленно стаскивать шлем. Он выглянул из-за него, моргая глазами.

— Господи, — сказал он удивленно. — Неужели я действительно одет в эту дрянь? Я думал, что я…

— Спал? Вам, должно быть, жарко в них, Гордон? — спросил Фаустаф. — Вы можете снять их?

С помощью Нэнси они сняли стальные доспехи. Бормотание голосов вокруг них показало, что двое мужчин из свиты Штайфломайса и люди, бывшие с Гордоном и Нэнси, в смущении стали просыпаться.

Фаустаф увидел, что Мэгги Уайт нагнулась за мечом, но отпрянула в сторону, когда он попытался расстегнуть правый наколенник Гордона. Одно резкое, движение, и меч оказался в ее руке. Женщина с силой опустила его на череп Штайфломайса, прежде чем он сумел перехватить ее руку. Штайфломайс повернулся к ней, улыбаясь, отступил назад и свалился на пол. Череп его был разрублен, там виднелись мозги, но кровь не шла. Мэгги начала рубить его тело, пока Фаустаф не остановил ее. Глядя на труп, она сохраняла бесстрастность.

— Искусная работа, — констатировала она. — Как я его…

— Что вы будете теперь делать? — спросил ее Фаустаф.

— Не знаю. Все идет не правильно. Ритуалы, которые вы видели, — это только начало. Потом будут огромные собрания — последние ритуалы предактивации. Вы разрушили модель.

— Но то, что произошло, не может вызвать больших перемен в мировом масштабе.

— Вы не поняли. Каждый символ что-то означает. Каждый из них играет свою роль. И все взаимосвязано. Это как запутанная электронная цепь — нарушишь ее в одном месте, и она полностью выйдет из строя. Эти ритуалы могут казаться для вас ужасными и примитивными, но они вызваны более глубокими знаниями принципов науки, чем те, которыми владеете вы. Ритуалы устанавливают основные образцы жизни каждого индивидуума. Их внутреннее движение выражается в предактивационных ритуалах. Это означает, что потом «индивидуум» просыпается и начинает вести обычную жизнь, свою, собственную жизнь, согласно коду, заложенному в него. И только некоторые находят новые коды — новые символы, новые жизни. Вы — один из них, наиболее удачливый. Обстоятельства и ваша честность сделали возможным то, к чему вы стремились. Какой будет результат — этого я не могу знать. Кажется, нет различий между вашей внутренней жизнью и внешним воплощением. Вы играете роль, влияние которой выше экспериментов хозяев, и она воздействует на них коренным образом. Не думаю, что они предполагали, что получится образец, подобный вам.

— Теперь вы мне скажете, кто эти «хозяева»? — спокойно спросил ее Фаустаф.

— Не могу. Я повинуюсь им, и у меня приказ говорить о них как можно меньше. Штайфломайс и так сказал о них слишком много лишнего и тем самым, кроме всего прочего, способствовал созданию этой ситуации. Наверное, мы должны были убить вас. У нас было достаточно удобных случаев. Но мы были любопытны и откладывали это слишком долго. Мы оба, каждый по-своему, были очарованы вами. Как видите, мы позволили вам контролировать наши действия.

— Вы должны что-то делать, — мягко сказал ей Фаустаф.

— Согласна. Для начала давайте вернемся в дом и обсудим это.

— А как со всеми остальными?

— Мы не можем сделать для них много. Они в смущении, но с ними все в порядке.

За стеной павильона киностудии стоял маленький грузовик, на котором Штайфломайс привез своих сторонников. Машина Фаустафа стояла рядом. В ней обнаженная девушка тянулась к дверям и барабанила в окно. Увидев их, она опустила стекло.

— Что за чертовщина происходит? — спросила она с бруклинским акцентом. — Это кинднэппинг или что-то еще? Где я?

Фаустаф открыл дверцу и выпустил ее.

— Господи! — сказала она. — Что это — нудистский лагерь? Мне нужна одежда.

Фаустаф показал на главные ворота студии.

— Вы найдете там что-нибудь, — сказал он ей.

Она посмотрела на очертания зданий компании «Саймон».

— Вы делаете фильмы? Или это одна из голливудских вечеринок, о которых я слышала?

Фаустаф хмыкнул.

— С такой фигурой, как у тебя, ты могла бы сниматься в фильмах. Иди и смотри, чтобы никто не запачкал тебя.

Она презрительно фыркнула и пошла к воротам.

Гордон Огг и Нэнси сели на заднее сидение, а Мэгги Уайт забралась на сидение рядом с Фаустафом. Профессор развернул машину и поехал по направлению к пригородам Лос-Анджелеса. Вокруг стояли растерянные люди. Многие из них все еще были в ритуальных костюмах. Они казались ошеломленными, спорили и говорили о чем-то между собой. Но не было заметно, что они сильно обеспокоены, никто не казался испуганным. Навстречу им пронеслись несколько машин и какая-то группа людей помахала им руками, чтобы они остановились, но профессор отрицательно покачал головой в ответ.

Все теперь казалось Фаустафу приятным. Он понимал, что все стало на свои места, и удивлялся, как и где он начал было терять свое чувство юмора.

Когда профессор проезжал по уже знакомому мосту, где раньше была свалка времени, он заметил, что она исчезла и все анахронизмы отсутствуют. Все выглядело вполне обычно.

Он спросил об этом Мэгги Уайт.

— Те вещи автоматически искоренены, — пояснила она. — Они не соответствуют модели, и симуляция не может нормально развиваться, пока все не примет рациональный вид. Предактивационный период и процесс избавляют от всего подобного. Но поскольку он был прерван, возможно, некоторые анахронизмы продолжают существовать, однако я их не знаю. Этого никогда не происходило раньше. Это другая функция предактивационного процесса.

Дом, в котором они прибыли с З-3 сюда, находился на прежнем месте; собор тоже никуда не исчез. У Фаустафа появилась мысль. Еще до того как открыть дверь, он услышал крики, эхом разносившиеся вокруг.

Там был Орелли, по-прежнему прибитый к кресту. Но сейчас он был далек от спокойствия. Его лицо кривилось от боли.

— Фаустаф, — хрипло позвал он, когда профессор приблизился. — Что это случилось со мной? Что я здесь делаю?

Фаустаф нашел подсвечник, которым можно было бы вытащить гвозди, и предупредил:

— Это будет болезненно, Орелли.

— Снимите меня. Мне уже не может быть больнее.

Фаустаф начал вытаскивать гвозди из тела кардинала. Затем он взял его на руки и положил на алтарь. Тот корчился в агонии.

— Я отнесу вас в дом, — сказал Фаустаф. — Там, наверное, есть какая-нибудь одежда.

Пока Фаустаф нес Орелли к машине, тот стонал. Фаустаф чувствовал, что Орелли плачет не от боли; это была память о видении, которое он испытывал недавно, перед тем как проснуться.