Майкл Коуни - Здравствуй, лето и прощай

Мы сидели очень близко друг к другу, но теперь я придвинулся еще ближе, обнаружив, что если протяну руку чуть дальше, то смогу потрогать ее грудь сквозь дыру в платье.

- Просто вспомни, кто был соблазнителем, - сказал я.

В этот момент мимо нас проехал поезд, и возвращавшиеся домой в Паллахакси рабочие махали и свистели нам. Я не стал убирать руку, чувствуя, что поступаю безрассудно.

Наконец мы дотащились до ворот завода и сошли с повозки. Подошел охранник, подозрительно глядя на нас сквозь проволоку.

- Нам нужно видеть Алика-Берта. Не могли бы вы доложить ему? настойчиво потребовал я. - Я его сын Дроув, а это Паллахакси-Кареглазка, моя девушка.

Если я ожидал, что при этих словах охранник вытянется по струнке, то ошибался. Он что-то пробормотал и ушел, потом, спустя довольно долгое время, вернулся и открыл ворота, грохоча засовом.

- Следуйте за мной, - отрывисто сказал он, запирая за нами ворота. Затем поспешно зашагал прочь.

Пока мы с Кареглазкой спешили следом за ним, я успел оглядеться по сторонам. Везде стояли большие ящики и какие-то еще более крупные предметы, закрытые брезентом. Рабочих, которые жили в Паллахакси, естественно, много раз расспрашивали о том, что делается на новом заводе, но толку от этого было мало. Насколько они могли понять, большей частью все обстояло так же, как и на старом заводе, хотя оборудование было более современным. Вспомнив историю с пустым грузовиком, я подумал: что же они делали с конечным продуктом. Строения были не такими простыми, какими представлялись сверху, со склона холма. Над головой тянулись эстакады, а в землю уходили лестницы; я видел цистерны с надписью "спирт" и цистерны с надписью "вода", зеленые двери, желтые двери, голубые двери.

Одну из желтых дверей охранник распахнул перед нами. Он отошел в сторону и жестом предложил войти. Мы оказались в небольшой комнате с одним окном, столом и стулом, клеткой для почтовых голубей и высокой этажеркой. Aольше в этой комнате почти ничего не было, если не считать моего отца, который сидел за столом и смотрел на нас с нескрываемой яростью.

- Надеюсь, у тебя найдется объяснение своему поступку, - наконец изрек он.

- Конечно, папа. Я бы не пришел сюда, если бы это не было столь важно. - Как простодушный идеалист и дурак, я все еще считал важным остановить зарождающуюся гражданскую войну. - Понимаешь, мы с Кареглазкой...

Но отец вскочил на ноги, не в силах сдержать гнев.

- Ты хоть понимаешь, что выставил меня на посмешище, ввалившись сюда в полуголом виде вместе с этой повисшей на тебе шлюхой? И ты еще смеешь в моем присутствии упоминать ее имя? Ты даже посмел притащить ее сюда, чтобы все видели? О Фу, я никогда не думал, что настанет день...

- ...вокруг Пальца, - тем временем упрямо продолжал я, - и, пока они на нас нападали, "Изабель" всплыла на поверхность. Нам удалось подплыть к ней на лодке, и КАРЕГЛАЗКА СПАСЛА МНЕ ЖИЗНЬ, а потом мы посмотрели на...

- Что ты сказал?

- Я сказал, что Кареглазка спасла мне жизнь. Кареглазка.

- Ты хочешь сказать, что "Изабель" всплыла?

- Именно. Я уже рассказал об этом в городе, и они прямо сейчас организуют спасательную экспедицию.

- Ты им рассказал... что?

Внезапно он замолчал, глядя на меня широко открытыми глазами, и мне потребовалось лишь мгновение, чтобы понять, что его испугали, ужасно испугали мои слова. В минуту он стал старым, примерно таким, какой была тетя Зу, когда срывала с меня одежду, каким был Хорлокс-Местлер, когда шел навстречу собственной смерти. У меня что-то сжалось в груди, когда я понял, что на этот раз между нами не просто очередной скандал. На этот раз что-то было не так, страшным образом не так.

- Ждите здесь, - наконец вымолвил он. - Ждите здесь оба. - Он выбежал из комнаты, захлопнув за собой дверь.

Кареглазка смотрела на меня, и в ее глазах тоже стоял страх.

- Извини его, дорогая, что он назвал тебя такими словами.

- Что-то не так, Дроув. Я не думаю... я не думаю, что эти пушки вообще предназначались для города. Кажется, отец Ленты был прав: они были нужны парлам здесь. Но на этот раз твой отец знает, что Паллахакси будет за них сражаться.

В этот момент дверь с грохотом распахнулась, и появились двое рослых разъяренных охранников.

- Эй ты, пошли с нами, - сказал один из них, хватая Кареглазку за руку.

- Уберите от нее свои грязные лапы! - завопил я и кинулся к нему, но другой охранник схватил меня, заломив руки за спину. Я отчаянно отбивался ногами, но один охранник держал меня, в то время как другой был вне пределов моей досягаемости, увлекая Кареглазку к двери. Она кричала и извивалась в его объятиях, но он сильнее обхватил ее за талию, прижав руки к телу. Потом они скрылись из виду, а я какое-то время беспомощно барахтался в лапах охранника. Он лишь посмеивался, заламывая мою руку.

Наконец, вернулся второй охранник.

- Ладно, можешь отпустить его, - тяжело выдохнул он. Я бросился к двери.

Снаружи никого не было. Вокруг стояли здания, все двери которых были заперты. За ними я мог видеть забор из колючей проволоки. Над головой ослепительно сияло солнце, отбрасывая черные тени.

- Где она? - закричал я. - Что вы с ней сделали?

Двое охранников уходили прочь; я побежал за ними, хватая их за руки. Они просто стряхнули меня, продолжая шагать дальше.

Потом я услышал ее слабый крик:

- Дроув! Дроув!

Я посмотрел в ту сторону, но сначала ничего не увидел.

И тут я заметил ее; она бежала вдоль забора, перепрыгивая через выбоины и глядя в мою сторону. Она увидела меня и остановилась, протягивая ко мне руки и плача.

Поколебавшись, я посмотрел в сторону запертых ворот, где, ухмыляясь, стоял охранник. Потом снова повернулся к Кареглазке и, кажется, тоже заплакал.

- Что они с нами сделали, моя милая? - всхлипывал я. - Что эти мерзляки с нами сделали? Она стояла за забором, а я - внутри ограды. Один из нас был пленником.

Глава 18.

Забор был высотой метров пяти и сделан из мелкоячеистой проволочной сетки; все, что мы с Кареглазкой могли - лишь коснуться друг друга пальцами. Какое-то время мы этим и занимались, глядя друг на друга и почти ничего не говоря, видимо, понимая, что обсуждать, собственно, нечего. Власти - как называли их взрослые - разделили нас с тем же безразличием, как я порой разделял пару ручных бегунчиков, когда не хотел, чтобы они спаривались. Стоя так напротив девушки, я впервые осознал, сколь много во мне от несчастного покорного животного, несмотря на мои недавние прекраснодушные мысли, Вся эта чушь насчет изменения восприятия, ощущения взрослости, обострения чувств - все это стало бессмысленным, ничего не значащим перед лицом горя, которое я испытывал от разлуки с любимой.