Четыре единицы - Елизавета Гребешкова

эта новая черта твоего характера.

– Ты про это. Не знаю, возможно, пришло время и мне поменяться. Возможно, эта новая черта моего характера не такая уж и новая. Старею, что тут еще сказать.

– Острые углы обтачиваются со временем, – Хуан похлопал его по плечу.

– Я бы не хотел так рисковать, если честно, – Кэн покачал головой. – Одно дело – двенадцать человек, это резонанс, другое дело – ты один. Тебя могут сожрать и не подавиться. Твои же друзья, кстати.

– Стоит рискнуть, Кэнсаку-сан. Радикальное устранение проблем нам не грозит, сделаем хоть что-то на благо человечества, – Джун встал и потянулся. – Я благодарен вам, что зашли и приняли мою сторону. Постараюсь беспокоить вас наименьшим образом.

Анна направилась к двери: крайне стремительно, а оттого, крайне неучтиво. Она почти добежала до машины у подъезда, когда ее догнал Кэн:

– Боялась, что останешься?

Она только молча кивнула в ответ. Да, она правда могла не выйти из той квартиры.

Глава 15

Утро следующего дня начиналось странно. Приехав в зал заседаний, Анну не пустили внутрь, как и никого не пустили. Адвокаты, журналисты, эксперты, даже пять рыбьих голов – все толпились в коридоре. В жуткой толкучке Анна смогла найти друзей. Вместо приветствия Хуан указал на закрытую дверь зала:

– Что-то происходит, никого не пускают. Я пересчитал – все эксперты со свитой здесь, даже мерзкий Майерс. Я не знаю, что там происходит внутри.

– Джуна видел?

– Нет, со вчерашнего дня не видел и не слышал. А ты?

Анна отрицательно покачала головой. Общий гул заглушал их голоса, говорить было сложно.

В один миг все море людей словно подалось вперед. Журналисты один за другим начали выкрикивать все громче: «Вот он! Вот! Его ведут!». Вспышки фотоаппаратов, огни на камерах вспыхнули в один миг, над головами появилось море рук с телефонами. Анна еле успела вцепиться в руку Хуана, потому что сзади на нее довольно настойчиво напирали люди. Она с любопытством пыталась рассмотреть, куда же все смотрят. Спустя пару секунд мимо нее прошел Джун.

На нем был серый костюм в крупную клетку. «Довольно пижонский для заседаний», – пронеслось у нее в голове. Он смотрел только вперед: глаза ясные, голова насмешливо вздернута, волосы касались ворота рубашки и развевались за ним. Только проводя взглядом его спину, Анна заметила наручники на запястьях.

– Что? Хуан!

– Да вижу я, вижу, – Хуан, ни на минуту не замешкавшись, огромным плечом смахнул добрый десяток людей перед собой и ринулся вслед уходящему Джуну и окружавшим его людям. Только теперь Анна заметила среди них полицейских. Толпа последовала за ними.

Оставшись почти одна в коридоре, Анна не могла пошевелиться. Рука Кэнсаку на плече привела ее в чувства:

– Ну, с добрым утром!

– Что случилось, Кэн?

– Его арестовали.

– Я догадалась, но…

– Он сегодня сделал заявление, что ВОЗ берет на себя всю ответственность за содеянное врачами-репродуктологами. Не знаю уж, что мы там «содеяли». ВОЗ больше не существует, Джуна взяли под временный арест. Ему выдвинут обвинения в нарушении прав человека.

– И сколько по этим статьям дают?

– Пожизненное.

– Ты серьезно?

– Нюрнбергский процесс помнишь? Вот статьи те же.

– Его будут судить как фашиста?

– Типо того.

– И как мы на это согласились?

– Молча, Эни, молча. Он не зря тебя привез к себе вчера: рассчитывал, что на его территории ты будешь чувствовать себя неуютно и не сможешь задать главные вопросы. Потом эта ваша перепалка. План сработал, ты просто сбежала.

– Ты знал?

– Да, он просил посодействовать.

– Кэн!

– Прости, Эни, но я помню главное: у тебя дети, девочки, которым мы дадим шанс, хотя бы шанс и хотя бы твоим девочкам. Это главное.

– Его посадят.

– Думаю, нет. Он слишком знатен, богат и влиятелен. Да и не гражданин он этой страны.

Голова взрывалась от мыслей, Анна резко развернулась и через двадцать минут уже бежала к площади у своего отеля.

«Бенджамин! Бенджамин – вот кто мне сейчас нужен».

Запыхавшись, она нашла знакомого на той же лавке, где оставила его в прошлый раз.

– А, Анна, здравствуйте! Как ваши дела?

Анна все еще тяжело дышала, едва кивнула ему в ответ и выпалила:

– Фашисты!

– Простите?

– Я хочу спросить про фашистов, – она без церемоний опустилась на скамейку рядом ним и просто впилась в него взглядом.

– Я понимаю, о чем вы хотите спросить, но разве это важно сейчас? Для вас? – Бенджамин слегка поправил оправу.

– Начнем с них, дальше перейдем к важному сейчас.

Он рассмеялся:

– Ох, какая дерзость! Словно у вас все время мира в распоряжении.

– У меня – точно нет. Насчет вас – вопрос открыт.

– А вот не захочу я с вами разговаривать и все, ни про фашистов, ни про что бы то ни было еще не стану вам рассказывать. В конце концов, вы – мое творение, я имею право не отчитываться.

– Имеете, но я хочу услышать хоть какие-то объяснения. И вы знаете, как никто, как это важно для меня.

– В масштабе Вселенной ваши желания – пустое.

– Но вы здесь, со мной, ведете эту беседу. Какой-то же смысл есть в этом? Иначе, что вы тут делаете?

Бенджамин погрозил ей пальцем:

– Логика редко была вашим коньком, Анна. Надеюсь, так и останется, потому что будет сложно логически понять то, что я вам скажу.

– Про фашистов?

Он вздохнул, словно перед ним был непослушный ребенок:

– Да-да, про них. В общем, смысл моего объяснения таков: все дело в свободе воли. Я дал вам ее, вы ее использовали. Кто как сумел. Эти люди (фашисты, то есть) – тоже творения моих рук, но у них есть свобода воли, как и у всех моих других творений. А иначе в чем смысл? Вы вправе творить ровно то, что захотите: убивать друг друга, уничтожать планету, возрождать нации и взрывать континенты. Ваше право – выбор, мое право – оценка этого выбора. Это честный уговор.

– Но когда они такое стали творить, почему вы их не остановили?

Бенджамин нахмурился:

– Все сложнее, чем я могу вам объяснить.

– Уж постарайтесь.

– Вы мне до боли напоминаете одного человека. Он тоже задавал свои вопросы таким же безапелляционным тоном. Требовал! Он жестче всех осознал, как пусты наши вопросы.

– Наши, не ваши.

– Ах, ну да, ваши, ваши.

– И кто это?

Бенджамин лукаво улыбнулся:

– Я и так рассказал вам слишком многое. Что за век? Две тысячи лет тому назад нашу беседу посчитали бы откровением и написали целые тома книг.

– А тысячу лет тому назад меня бы сожгли на