Юрий Соколов - Путь в Обитель Бога

Сейчас мы бодро шагали в сторону Харчевни, предвкушая отдых и ужин. За несколько сотен шагов уже чувствовался запах дыма, свежего хлеба и копчёной оленины. Быстро темнело — значительно быстрее, чем на Додхаре. Снаружи уже горело несколько костров, над которыми что-то варили и жарили те, кто не захотел останавливаться под крышей. Поодаль мерцал слабый огонёк одинокого костра в стане поводырей разгребателей. Слышалось лошадиное ржание; в сумерках маячили силуэты верблюдов. Верблюды в качестве средства передвижения приобретают всё большую популярность — жаль, что их пока не так много. Они замечательны тем, что могут свободно пить додхарскую воду без предварительной адаптации, а в мехране чувствуют себя просто отлично.

Узкие, как амбразуры, окна первого яруса Харчевни мерцали огнями факелов, свечей и жировых светильников, горящих внутри. У Имхотепа есть дизель-генератор — единственный рабочий генератор электроэнергии на всю планету — но он, со свойственной ему оригинальностью, использует его только для кинотеатра. В общем зале висит экран и стоит проектор; этим хозяйством заправляет Хромой Джокер. Он был до Проникновения то ли механиком, то ли электриком, а может, тем и другим одновременно. Джокер не раз предлагал провесить в Харчевне гирлянды электролампочек, хотя бы в общем зале, но Имхотеп не соглашается. Умники пытались выманить у него тайну рабочего генератора, и он сказал, что не знает — просто такой попался. Умники, конечно, не поверили. Клянчили-клянчили, да выторговали всё-таки у Имхотепа агрегат за бешеную сумму в галетах, но он перестал функционировать уже на следующий день после того, как его перетащили в Субайху. А Имхотеп достал себе другой, мёртвый, как и все остальные движки, — и он у него прекрасно работает.

За сотню шагов нас встретили дозорные, но останавливать не стали, поскольку опознали издалека. Кое-кто у костров косо смотрел в нашу сторону, но никто не рыпнулся.

Нашу тройку здесь многие недолюбливают. Тотигая — за то, что кербер; Бобела — за то, что орк; меня — за то, что дружу с ними обоими и никого не подпускаю к Лике. Некоторые здесь не прочь бы заполучить такую девочку, да только я считаю, что она не про них. Она тоже так считает. В любом случае, женщина может сама выбирать, кто ей нужен, а большинство мужчин сейчас так не думают; а мне плевать, как они думают — за это меня и не любят. Бобел с Тотигаем меня во всём поддерживают, и за это всех нас троих не любят ещё больше.

Лика любит, и печёт кукурузные лепёшки, когда мы заглядываем в гости. Имхотеп ничего против нас не имеет и держит за мной ту комнату, в которой поселил после того, как подобрал в мехране. Я, когда вырос, предлагал ему платить за аренду, но он не берёт. И все остальные нормальные люди относятся к нам спокойно, а что там на уме у всякого отребья, никого не волнует. Пусть хоть камни жуют от злости.

— Лика прислала тебе кукурузные лепёшки, — сказал Бобел. — Они в твоей комнате. Я хотел взять с собой, когда шёл встречать, да забыл. Ты уж извини.

— Правильно сделал, что забыл, — ответил я. — Вот сейчас сдадим барахло, возьмём оленины, пару тушёных кроликов, и устроим пирушку.

— А мне? — напомнил о своих правах Тотигай.

— Ты не можешь кроликов. Для тебя будут остатки нукуманского коня и галеты.

— Я имел в виду лепёшки.

— А-а-а… А я-то надеялся, что ты нас не расслышал и ничего про них не знаешь.

Мы прошли через прямоугольный проём, служивший парадным входом в Харчевню. Сооружение над ним — что-то вроде тамбура, или, лучше сказать, притвора при храме — возвышалось метров на двенадцать, выдаваясь далеко вперёд из каменного тела основного здания. Оно было сложено из точно таких же огромных блоков, обтёсанных так гладко, что нигде угадывалось следов обработки — как будто их отшлифовали. Внутри коридора, по стенам справа и слева имелись глубокие пазы, а из потолка выдавался край плиты весом тонн в четыреста, если не больше. Маленьким я всерьёз боялся, что она как-нибудь ненароком сорвётся и шлёпнется вниз как раз тогда, когда я буду под ней проходить. Но плита, удерживаемая противовесом, никогда не падала сама по себе, а специально на моей памяти ею закрывали проход всего четырежды.

— Я уже чую лепёшки, — заметил Тотигай, потянув для пущей достоверности носом.

— Брешешь, — безразлично сказал Бобел. — Ничего такого ты почуять здесь не можешь.

Он был прав. Даже после того, как Имхотеп по единодушной просьбе постояльцев изгнал из Харчевни кожевников с их редкостно вонючим производством, учуять внутри запах кукурузных лепёшек, лежавших в закрытой комнате на другом конце здания, не смог бы и зверь с более чутким, чем у кербера, носом. Здесь тяжёлый дух смоляных факелов смешивался с запахами сырого и жареного мяса, крепкого самогона, оружейного масла, вяленых дынь, тёртых орехов, самодельной косметики, чеснока и сушёной рыбы. Дым от жаровен и коптилен медленно вытягивался наружу через хитроумно устроенные продухи, куда не попадал дождь. Свою лепту в незабываемый аромат Харчевни вносили бочки квашеной капусты в комнатушке-магазине Белянки, десятки шкур (уже выделанных) в мастерской Норвежца Дука, микстуры и всевозможные снадобья Знахаря, а также и кукурузные лепёшки — но их в Харчевне никто не умеет выпекать так здорово, как это делает Лика. Одна лишь контора Законника Лео ничем не пахла, поскольку ему для составления договоров и купчих ничего не надо кроме бумаги, пишущей машинки, да нукуманских письменных причиндалов.

Не заходя в общий зал, мы сразу свернули в боковой коридор, идущий по периметру первого уровня. Справа и слева располагались комнаты, занятые мастерскими, лавками и складами торговцев. Постоянно работало не более двух десятков заведений — все они принадлежали завсегдатаям; ещё столько же открывалось периодически, когда в Харчевню на какое-то время возвращались их владельцы. Остальные комнаты или пустовали, или использовались лишь тогда, когда с одной из соседних Старых территорий приходил большой торговый караван. Факелы возле них, понятно, не горели, и всё же света было достаточно для того, чтобы не расшибить себе лоб впотьмах, поскольку Имхотеп за свой счёт ставил в любых посещаемых помещениях и коридорах восковые свечи.

Занимался он этим не сам, а с помощью Фонарщика. Тот как раз сейчас брёл впереди, поглядывая по сторонам в поисках огарка, который пора заменить целой свечой. Когда мы его нагнали, он обернулся, и я подумал, что незнакомым с ним людям, если у них слабовато сердце, с Фонарщиком в полутёмных закоулках Харчевни лучше не встречаться. Ну чистый бормотун, только крайне истощённый, без крыльев, и нацепивший на себя кое-какую одёжку.