Урсула Ле Гуин - Инженеры Кольца

Я не в состоянии точно определить и выразить смысл орготского слова, которое я здесь перевожу словом «содружество». Суть его выражает слово, обозначающее совместный прием пищи, трапезу. Его применение охватывает все общественные и государственные образования в Оргорейне, начиная от государства как некоего единства, включая тридцать три округа, до меньших административных единиц — городов, коммунальных хозяйств, рудников, фабрик и всего остального. В качестве прилагательного употребляется со всеми вышеперечисленными существительными. В форме существительного «содружество» обычно употребляется, когда речь идет о правящей структуре Великого Содружества Оргорейна, обладающей законодательной и исполнительной властью, и образуемой тридцатью тремя сотрапезниками-руководителями округов, но может означать также и всю совокупность граждан, народ страны. В этом странном отсутствии различия между общим и частным, специфическим употреблением слова, употреблении его для обозначения как части, так и всего целого, в этом отсутствии точности кроется его наиболее точный смысл.

Мои бумаги, а вместе с ними и мое присутствие были наконец одобрены, и в четвертом часу я получил мой первый за этот день после очень раннего завтрака полдник, точнее, обед, состоящий из вареного кадика и холодных ломтей хлебного яблока. При всем скоплении разнообразных чиновников Сьювенсин был маленьким захолустным местечком, глубоко увязшим в провинциальной апатии. Дом Путешествующих Содружества Оргорейна оказался меньше собственного названия. Обеденная зала, в которой не было камина, меблирована была лишь столом и пятью стульями. Еду туда приносили из деревни. В длинном помещении была спальня — шесть кроватей, много пыли и немного сырости. Вся спальня была предоставлена мне. Поскольку было похоже на то, что все жители Сьювенсина отправляются в постель сразу после ужина, я последовал их примеру. Заснул я в пронзительной деревенской тишине, которая звенит в ушах. Спал я не больше часа, и проснулся от душащего меня кошмара, в котором были взрывы, вторжения, убийства и пожары. Это был особенно мучительный сон из тех, в которых ты бежишь во тьме по незнакомой улице через толпу людей без лиц, а позади, за твоей спиной, пламя охватывает дома и слышен детский крик.

Я остановился на убранном поле около черной изгороди. Под ногами сухо потрескивала стерня. Сквозь тучи виднелся мутно-красный месяц и несколько звезд. Дул пронзительный зимний ветер. Неподалеку темнел большой овин или амбар, а где-то вдали, позади него, в темное небо извергались и разбрасывались ветром снопы искр.

Я был бос, на мне не было ни штанов, ни хиеба, ни плаща, в одной рубахе, но за спиной у меня был мой вещевой мешок, которым я в своих странствиях пользовался как подушкой. В нем была не только запасная одежда, но и мои рубины, деньги, документы, бумаги и анзибл. По-видимому, я оберегал его даже в своих снах. Я вынул из мешка сапоги, брюки, подбитый мехом зимний хиеб и надел все это на себя в морозной темной тишине, а за моей спиной пылал Сьювенсин. Я скоро отыскал дорогу, а на ней — других людей. Это были такие же, как и я, беглецы, но, в отличие от меня, они знали, куда идти. Я пошел следом за ними, так как у меня не было никакого плана действий. Мною владело только одно желание — оказаться как можно дальше от. Сьювенсина, на который, как я догадывался, напали соседи из Пассерер, селения, расположенного на другом конце моста.

Те, видимо, напали, подожгли и ушли — боя не было. Внезапно перед нами в темноте вспыхнули рефлекторы автомобиля. Сбившись стадом на обочине, мы следили за вереницей тяжелых машин, которые на полной скорости пронеслись с запада по направлению к Сьювенсину, миновали нас, ослепляя светом фар и оглушая грохотом моторов. Их было двенадцать. И опять наступили тьма и тишина.

Вскоре мы добрались до земледельческого общественного хозяйства, где нас остановили и допросили. Я пытался держаться той группы беженцев, с которой пришел сюда, но мне это не удалось. Это не удалось никому, у кого не оказывалось при себе документов, удостоверяющих личность. Они так же, как и я, беспаспортный чужестранец, были отделены от остальных и помещены на ночь в большом каменном полуподвале без окон и только с одной дверью, запертой снаружи, видимо, в каком-то складе. Время от времени двери открывались, и местный полицейский, вооруженный гетенским акустическим «ружьем», вталкивал в полуподвал очередного скитальца. Когда дверь снова захлопывалась, темнота становилась абсолютной — нигде не светилось ни щелочки. Перед глазами, лишенными возможности что-нибудь рассмотреть, кружились звезды и огненные пятна на черном фоне. В холодном воздухе было трудно Дышать от густой пыли и запаха зерна. Ни у кого не было с собой даже фонарика. Всех так же, как и меня, клонило ко сну. Двое из них были буквально в чем мать родила, и по дороге соседи дали им одеяла. У них абсолютно ничего с собой не было. Они успели схватить только свои документы. В Оргорейне лучше остаться голым, чем оказаться без своих бумаг.

Мы сидели порознь в этой пустоте, в огромной пыльной тьме. Иногда кто-то шепотом обращался к соседу. Ни малейших проявлений солидарности товарищей по несчастью, никаких жалоб.

Слева я услышал шепот:

— Я видел его на улице, прямо около моих дверей. Ему оторвало голову.

— Они применяют ружья с металлическими пулями. Это оружие для штурма.

— Тиена говорил, что они не из Пассерер, а из Оворда и приехали на грузовике.

— Но ведь между Овордом и Сьювенсином не существует никаких споров…

Они не понимали и не жаловались. Не протестовали против того, что их заперли в подвале свои же соотечественники, против того, что враги стреляли и жгли их дома. Они не искали объяснений тому, что с ними случилось. Изредка доносящиеся тихие голоса в темноте, мелодичные звуки орготского языка, рядом с которым кархидский звучал как бряканье камешков в пустой жестяной банке, постепенно затихли совсем. Люди заснули. Еще несколько минут где-то в отдаленной темноте хныкал ребенок, встревоженный звуками и эхом собственного плача.

Потом заскрипели двери, и был ясный день, солнечный свет как ножом полоснул по глазам, резкий и ослепительный. Спотыкаясь, я поднялся вместе со всеми и машинально двинулся за ними, когда услышал вдруг свое имя. Я не узнал его вначале, потому что орготы выговаривают «л» мягко, как «ль». Кто-то выкликал меня с того момента, когда открылись двери.

— Прошу вас, идемте со мной, господин Ай, — сказала мне сконфуженная особа в красном одеянии, и вот я уже не был беженцем. Я был отделен от тех безымянных, с которыми вместе скитался в темноте и с которыми был связан неизвестностью всю эту долгую ночь, проведенную в темнице. Теперь у меня было имя, меня знали, мое существование получило официальное подтверждение. Какое облегчение! Я охотно отправился следом за моим проводником. В канцелярии Местного Управления Земледельческих Хозяйств Содружества царило оживление и суматоха, тем не менее, у чиновников нашлось время, чтобы найти меня и извиниться за неприятности, постигшие меня прошлой ночью.