Олег Серегин - Хирургическое вмешательство

А лицо у нее было странное.

Она смотрела куда-то вбок, и потому это не бросалось в глаза. Странное, странное лицо. Как будто за одним образом вставал другой; картина менялась на глазах, и это было так жутко, что хотелось отвернуться и больше на нее не смотреть, но она обретала власть и не отпускала. «А Анька-то это видит?» — смутно подумалось Данилю, и в следующий миг он понял, что танцующая — никоим образом не Аннаэр, просто похожа, как могут быть похожи две тонколицые черноволосые женщины.

И все стало понятно — и туман, и музыка, и огромный лист. И пронзительно жалко стало дурочку Анечку, которой подарили переделанный рисунок.

Портрет Алисы Воронецкой.

…Даниль ничего не собирался говорить. И думать об этом тоже не собирался. Думал он о другом; почему-то перед портретом Алисы Викторовны, слишком красивой и совсем на себя непохожей, голова прояснялась в точности как рядом с настоящей Вороной. Усталость мысли прошла, разум прочертил линии связей между вещами, которые долго хранились в отдельных ячейках памяти. Аспирант вспомнил весь сегодняшний день, нелепый и несуразный, с самого утра, с третьекурсника Лейнида и менеджера Ники до встречи с Воронецкой, до плосколицего испуганного жреца в кресле перед насмешливым Лаунхоффером, и задался простым и страшным вопросом — зачем Ящеру адский зверинец.

Часть вторая

5

Мебели в квартире не было.

Просторней она от этого не становилась.

Но шаману, уходящему в тонкий мир с рабочей площадки, не могли помешать низкий потолок или неудачная планировка; тесноты не существовало там, где было лишь видоизмененное тело Матьземли, ее мысли и капилляры, ее плоть и аура. Так не может быть тесен золотой пляж у синего моря. Десятилетия назад поднялись в здешних местах бедные типовые дома; но вселявшиеся в них люди получали вместе с квартирами самую чуточку больше счастья, чем дозволяла их карма. Тихо лилась «песня жизни», идеальное согласование бывшего издревле с возведенным руками, гармония, которой почти невозможно добиться одним мастерством. Громадное тело богини, в котором, словно чернила в воде, распространялся странный дочеловеческий разум, здесь было прозрачней и легче, светлей и прохладней.

Ксе, скрестив ноги, сидел на полу, застланном выцветшим пыльным ковром. На оклеенных дешевенькими советскими обоями стенах тут и там виднелись дыры от забитых гвоздей и кое-где сами гвозди. Лья почти все вывез, готовясь в ремонту, а ковер, похоже, определил в мусор. С потолка свисала лампочка на голом проводе.

— Жень, — несчастным голосом говорил шаман, — ты придурок.

— Придурок, — тот безропотно разводил руками.

— Ты псих малолетний.

— Псих малолетний, — соглашался Жень.

— Мальчик-блондинка.

Бог поперхнулся, а потом угол его рта пополз кверху:

— Ксе, ты что, обиделся?

Шаман зажмурился и со свистом втянул воздух сквозь зубы. Ему, конечно, было на что обидеться, но чувство это Ксе находил глупым и бессмысленным. Только досадно малость да во рту горьковато: так бывает, когда случайно прожуешь с ложкой супа горошину черного перца. Припрятав улыбку подальше, он закатил глаза и вопросил с интонациями вселенской обиды:

— Зачем?! Зачем ты меня пугал? Что я тебе плохого сделал? М-мать моя богиня… у меня чуть крыша не съехала.

Жень отлепился от косяка отсутствующей двери, прошел в комнату и уселся на полу напротив Ксе. Лицо его было грустным и виноватым; шаман с изумлением понял, что божонок принял его слова за чистую монету.

— Я не пугал, — сказал тот, уставившись на узор ковра. — То есть не тебя. То есть, ну… Ксе, прости меня, пожалуйста. Я больше не буду. То есть пугать тебя не буду. То есть… блин.

Шаман чуть не рассмеялся: насупленный сопящий Жень был дитё-дитём. Ксе собрался было сказать что-нибудь глубокомысленное вроде «угу» или «ну да» и потрепать пацаненка по голове, но упустил момент, а Жень истолковал его молчание по-своему.

— Ксе… — светлые брови беспомощно поднялись, бог закусил губу. — Ну меня правда это достало.

Ксе озадаченно поднял глаза:

— Что?

— Что я… что ты… — Жень отвел лицо и сделал это зря: Ксе заметил, как у него алеют уши. — Что я психанул как девчонка, сначала, когда ты меня нашел только. Потом в Александровском чуть сознание не потерял. Как будто меня, блин, соплей перешибить можно…

А потом голубые глаза-прицелы обожгли взгляд Ксе, и мальчишка тихо, очень серьезно закончил:

— Я бог. Это я защищать должен. А не меня.

…Вполоборота, засунув руки в карманы, стоял у подъезда бесцветный мужчина в черном пальто.

В десяти шагах от него замер Жень; пара мечей в его руках сияла режущим белым светом.

— Евгений Александрович, — тускло сказал адепт, не поднимая глаз, — ну зачем вы так, в самом деле. Давайте решим вопрос по-хорошему.

Ксе смотрел на них, задыхаясь, как от быстрого бега; он не пытался погрузиться в стихию, перед ним была только одна антропогенная сущность, но накал энергии Женя достигал такой силы, что даже молодое сердце Ксе сбивалось с ритма, захлестнутое животным, не поддающимся контролю разума ужасом.

К несчастью, жрецу страшно не было.

— Излагай, — выплюнул Жень, — с-сука.

Адепт сдержанно вздохнул.

— Мы согласны, что имело место крайне неудачное решение. Мы соболезнуем и скорбим вместе с вами, Евгений Александрович, поверьте. Это хуже, чем преступление — это ошибка. Мы не повторим ошибки.

Жень улыбнулся: улыбка сверкнула третьим мечом.

Ксе привалился к кирпичной стене дома. Голова кружилась, мелькали перед глазами необлетевшие, зеленые еще кроны, и казалось, что с двух сторон заходят люди в камуфляже… у Ксе начинались галлюцинации от перенапряжения нервов и соответствующих им в тонком теле энергопроводящих структур, главного контактерского органа. «Так ведь и спалить себя можно…», — пришло на ум и отнюдь не принесло радости.

— Вам стоит только выразить желание, — вкрадчиво сказал жрец, — и люди, ответственные за принятие этого решения, будут наказаны. Меру наказания вы изберете сами, Евгений Александрович.

— Хочу, чтоб вы все сдохли, — немедленно предложил бог.

Адепт развел руками с видом безнадежной покорности.

— Это нельзя назвать взвешенным решением, но мы — ваши слуги и находимся в вашей воле…

— Вот прямо щас и в муках, — ощерился Жень. — Ась?

— Прямо сейчас, — мягко сказал адепт, — к сожалению, не получится.

— Почему?

— Есть такая процедура — инаугурация…