Сергей Абрамов - Рай без памяти

– А мэр и его совет олдерменов? – спросил я.

– Пешки.

– Есть же еще Фронталь, подписывающий приказы.

– В лучшем случае офицер, которому разрешают двигаться по той или иной диагонали.

– А Корсон Бойл?

– Темная лошадка. Томпсон не знает, как велики его полномочия.

– Кто же у власти?

– Те, кто командует Вычислительным центром и прячется за спины подставных лиц. Есть даже фразочка: четыре туза и джокер. А джокер, как и в картах, может занимать любой пост, даже не очень высокий. Оттуда ему виднее.

– Значит, четыре туза и джокер, – повторил я. – Спрашивается: кто, где, кем и как?

– Я бы иначе сформулировал, – возразил Зернов. – Задача другая: с двумя неизвестными. Икс – Продзавод, игрек – Вычислительный центр. А вопросы те же: где находится, кто командует, кем приводится в действие и как охраняется.

– Снимаю вопрос – кем. Полагаю, автоматика.

– Даже автоматика не исключает сотрудничества человека.

– Убедил, – сказал я. – Будем искать ответы.

– Теперь понимаешь, почему ты меняешь позицию в нашей шахматной партии, которую мы играем вместе с Сопротивлением? Наши задачи сейчас совпадают с его тактикой. Сформулировать их можно так: ладья Анохина вторгается в глубокий тыл противника и действует в зависимости от обстоятельств. Я и Дьячук остаемся на прежних позициях, определяя тактику теми же обстоятельствами. Мартин ходом коня закрепляется в баре «Олимпия». Дон, не смущайтесь. Толя молчал, но я уже давно знаю, что именно может обеспечить коню атакующую позицию.

– Неужели Марию нашел? – догадался я.

– Нашел, – признался Мартин. – Совсем земная. А этот щекастый фараон и здесь ее обхаживает. Я его мельком два раза видел. Почему-то в штатском, но это ему не поможет – отошью.

– Не советую, – предостерегающе заметил Зернов. – Здесь он покрупнее земного.

Мартин пренебрежительно сплюнул, уверенный в своей неотразимости, даже не столько лично в своей, сколько в неотразимости свободного человеческого разума рядом с умом блокированным да и в оригинале ничтожным.

– Подумаешь, сержантишка! В крайнем случае, лишнюю нашивку нацепил.

– А если генеральскую?

– Кто?! Он? Смит паршивый!

– Не Смит, а Бойл, – сдержанно поправил Зернов. – Корсон Бойл. Запомните, Дональд.

Мартин так рванулся с кресла, что оно затрещало.

– Этот щекастый оборотень?

– Сейчас это не оборотень. Моделирована не полицейская функция, а человек, как и все в этом мире, и, кроме того, умный, расчетливый и очень опасный. Блокированная память ему не мешает; наоборот, я думаю, она только облегчила ему путь к власти.

Мартин сразу сник, да и мне стало кисло. Ведь на орбиту Бойла меня выводило не только Сопротивление: где-то на этой орбите мы могли найти ответ на все наши вопросы.

– На ближайшей неделе, – продолжал Зернов, – в его летней резиденции состоится встреча… ну, скажем, королей и ферзей. Томпсон не приглашен. Но приглашена Мария. Официально – смешивать коктейли в домашнем баре, неофициально – каприз хозяина. Ну а мы противопоставим ему каприз гостьи: приглашение должен получить и Толли Толь.

– У меня есть человеческое имя, Борис Аркадьевич, – обиделся Толька.

– На Земле вернемся к человеческим, – отмахнулся Зернов. – А ваша задача, Мартин, убедить Марию.

– Только без покушений, – предупредил Дьячук, – иначе – отказываюсь.

Что-то в голосе его насторожило меня: как и в Антарктиде, он готов был запсиховать не подумав. Но Зернов погасил вспышку.

– Надо соображать, Дьячук. Ничего подобного мы не планируем. Все, что вы должны делать в резиденции Бойла, – это петь, слушать и запоминать.

Я невольно зевнул: усталость брала свое, а на ипподром путь лежал вместе с рассветом.

– А теперь спать, – сказал Зернов. – Анохин уже зевает. Кстати, учти: тебе еще вес сгонять. А это не очень приятная процедура.

16. СКАЧКИ

Процедура оказалась действительно неприятной. Горячий пар ел глаза и щекотал горло. Дышалось трудно и непривычно. Паровая баня была похожа на нашу разве только тем, что в клубах жаркого и плотного тумана я почти ничего не мог рассмотреть. Не было ни мочалки, ни мыла, ни березовых веников. Зато надо мной, вдавленным в губчатый резиновый мат, яростно орудовал массажист, растирал и разминал меня до боли во всем теле. Я только пыхтел и глотал соленый пот, стекавший мне в рот. В конце концов массажист или умаялся, или решил, что с меня достаточно, и разрешил мне сесть.

Напротив на другой койке тотчас же поднялся мой визави, которого мяли и терли одновременно и в том же темпе. Он вздохнул, выдохнул и спросил что-то по-французски, но с незнакомым, неамериканским акцентом.

Или горячий туман рассеялся, или сидели мы слишком близко друг к другу, но я вдруг хорошо разглядел его. Белотелый, как женщина, с медно-красным от загара лицом и руками, он выглядел чуть постарше и пошире меня, а в черноватых подстриженных усиках на верхней губе мелькнуло что-то неуловимо знакомое. Я мысленно продлил их и закрутил кверху, как у «гусар-усачей» из дореволюционной солдатской песни, и тут же узнал его. То был скакавший рядом со мной в моделированных кинопроектах режиссера Каррези швейцарский рейтар, капитан в рыжих ботфортах. Это он перебросил мне свою шпагу перед дуэльным шантажом Монжюссо – Бонвиля. Именно. Так же покровительственно улыбаясь, он повторил свой вопрос:

– Оглох, что ли, от пара? Сколько сбрасываешь?

– Два кило, – сказал я.

– Счастливчик. А мне – троицу. Ты уйдешь, а мне еще час париться. Градусов семьдесят по Цельсию.

– Что значит «по Цельсию»? – лукаво спросил я.

– То и значит. Говорим так. Только дураки спрашивают почему. Случайно не уронили в родильном?

Я вспомнил нашу лихую скачку по горной дороге и вздохнул с опаской: «Ну и ну, послал Бог соперничка!»

– Ты не обижайся: я так. Каким номером записан? – спросил он.

– Седьмым.

– Вместо Реньяра. Вчера его кто-то так напоил – сегодня подняться не мог.

Значит, Реньяра убрали, чтобы просунуть меня. Оперативно действует Сопротивление, ничего не скажешь.

– Из какого патруля? – опять спросил он.

– Что – из какого патруля? – не понял я.

– Ты из какого патруля? – рявкнул он. – Мозги выпарило?

Мозги мне не выпарило, но я сознательно тянул, не зная, какой мне придерживаться тактики. Притвориться, что я полицейский? Могут разоблачить. Открыть карты сопернику? А что последует?

– Я не из полиции, – наконец рискнул я.

– Шпак, – сказал он, сплевывая соленый пот.

Он сказал, в общем, что-то другое, но иначе по-русски я перевести не мог. Шпак, штафирка. Он выражал этим полное пренебрежение галунщика к простому смертному, не обшитому золотой тесемкой.