Е Войскунский - Экипаж Меконга

Тяжелые предчувствия одолевали поручика Кожина. Он метался в тесной горенке по скрипучим половицам, ругательски ругал князя.

- Нам, худородным, - говорил Кожин, - сколь тяжко служба достается! Нами содеянное, хотя бы иройство Гераклово, ни за что почитается, а их, хоть и ничтожное, превозносится...

- Напрасно, Саша, беснуешься, - сказал Матвеев. - Сим неправды не изживешь. Да и не все твои речи истинны: ведь государь-то тебя перед прочими отличает. Какое доверие тебе оказано секретным ордером, о коем ты мне рассказывал. - Синими глазами поглядел он на низкое оконце, за которым угасал день, и мечтательно добавил: - Вот бы и мне с тобой в Индию...

- Ты и пойдешь, - неожиданно сказал Кожин. - В этом хоть я волен - себе попутчика избрать...

- Что ж ты не сразу сказал! - радостно воскликнул Федор и снова кинулся обнимать Кожина.

Но Кожину было не до восторгов. Отстранил Федора, опять зашагал из угла в угол.

- Государь-то мне доверяет, а они, псы высокородные, завидуют. Вот дойдем мы с тобой до Индии, если живота в пути не лишимся, вернемся Бековичу за нас новый чин выйдет. Еще к акции не приступлено, а сколько людей поморили... - Вдруг остановился Кожин, хлопнул по столу ладонью. Будя о сем. Развлеки, Федя, расскажи, как карету довез?

- Ох, Саша, не спрашивай! Сколько мук с ней принял, не приведи господь!

- Еще чем Ширгазы-хан за твою карету отплатит, - мрачно заметил Кожин. - Пока здесь чешемся да тянемся, он уже на нас войско сбирает...

На консилии, собранной Бековичем для обсуждения доноса Аюк-хана, Кожин не выдержал и вступил с Бековичем в крупные пререкания.

Низкая комната с мелкостекольчатыми окнами в астраханском кремле была битком набита начальными чинами экспедиции.

- Прошу, поручик, супротив воинского регламенту не дискусничать, останавливал Бекович Кожина. - Противу государева ордера действий допустить не дозволю.

- А шкуру с себя хивинцам снять, полагаю, позволите? - язвительно спросил Кожин.

- Забываете, сударь, как надлежит со старшими в чине обходиться, угрюмо промолвил князь Самонов.

- Дозвольте, князь, когда сикурс ваш понадобится, я оного сам попрошу, - холодно отстранил Самонова Бекович. - Поручик, очевидно, за шкуру мою опасаясь, своею такоже немало дорожит и не таит перед консилиею своих опасений.

Кожин в бешенстве вскочил со стула:

- Я шкурой своей не более иного дорожу! Посудите, князь, себя на место Ширгазы-хана поставьте: донесли бы вам, что идет-де мирное посольство с инфантерией, да с кавалерией, да с артиллерией...

- Войско с нами для охраны посольства и даров отправлено, - пытался успокоить его Званский, недавно назначенный экономом экспедиции.

- Для охраны! От тебя, что ли, охранять? Ты и так уж сукна переполовинил, что хану в подарок назначены! - не помня себя от злости, закричал Кожин.

- Поношение чести! - Званский рванулся к нему, хватаясь за шпагу.

Кожин не сдвинулся с места. Чуть побледнело его загорелое лицо.

- Прошу, государи мои, из субординации не выходить! - громко и властно сказал Бекович. - Господин поручик Кожин, соблаговолите, от осуждения, вам по чину не надлежащего, воздержась, кратко мнение свое сказать.

Кожин шагнул к князю. На лбу у него выступили капельки пота. Он утер их обшлагом мундира, неожиданно стих и поклонился Бековичу.

- Мнение мое таково, - негромко сказал он. - Как знатно в Хиве стало о нашем войске, все надо менять. Нельзя туда с малыми силами, как ныне знаем, что Ширгазы покориться не хочет. Дозвольте, как мне указано, пойду сам, с двумя товарищами, переодевшись купчиной, не из Хивы, но отсюда. И про золото разведаю, и в Индию доберусь. А сгибну в тех злых краях - хоть малым числом, а не всем войском... А государю наискорее отписать, что в политиках перемена, что Ширгазы, ранее слабый, ныне зело силен стал...

- Довольно слушал я вас, поручик, - прервал его князь. - Ваша акция по государевым пунктам не от Астрахани, но от Хивы начинается.

- Так не хотите послушать доброго совета? - не своим голосом закричал Кожин. Он обвел взглядом собрание, потом резко повернулся и выбежал из комнаты, хлопнув дверью.

В комнате повисло тяжелое молчание.

Дверь заскрипела, приоткрылась. Заглянул денщик князя:

- Туркмен пришел до вашего сиятельства.

- Впусти.

Вошел высокий человек в полосатом халате, подпоясанном платком, свернутым в жгут. Длинные космы бараньей шерсти, свисавшие с огромной папахи-тюльпека, были выстрижены над лбом четырехугольником.

Туркмен быстро оглядел собрание умными черными глазами, поклонился по-восточному.

- Кназ Бекович ким ды? [кто князь Бекович? (туркм.)] - спросил он.

- Мен [я (туркм.)], - коротко ответил князь.

Туркмен пошарил за пазухой и протянул князю грязный, смятый пакет, запечатанный воском.

Писали Воронин и Святой. Когда Воронин явился к хивинскому двору, ему сказали, что хан Ширгазы ушел в поход на Мешхед, велели ждать. Держали при дворце; кормили сытно, но со двора не выпускали. Алексей Святой многими подарками убедил Колумбая содействовать, и хан Ширгазы, вернувшись в Хиву, принял у Воронина подарки и грамоты.

Далее писали разведчики: "А в Хиве нас опасаются и помышляют, что это-де не посол, хотят-де обманом взять Хиву, и за тем нас не отпущают... А в Хиве собрано войско и передовых за тысящу человек уже выслано..."

До утра князь просидел у стола, заваленного картами. Когда свечи оплыли и за мутными оконными стеклами забрезжил рассвет, князь поднялся и открыл окно. Свежий апрельский ветерок, пахнущий морем, ворвался в комнату, и в ясном утреннем свете улеглись тяжелые ночные сомнения.

Князь кликнул денщика, велел подать умывальный прибор. Скинув мундир, с наслаждением умылся.

В полдень, по приказу князя, снова собрались у него офицеры продолжать консилию.

- Долго не задержу, - отрывисто сказал Бекович. - Думано много, а сделано зело мало. Хоть и опасно сие, как долженствует признаться, однако долг меня обязывает начатое продолжать. Не выйдут политичные сговоры пойду напрямую: увидит хан нашу силу - смирится. А не смирится - что ж: меч подъявый от оного и погибнет. К тому ж ведомо, что пушек у хана нет.

Он вдруг остановился и обвел глазами присутствующих.

- Где поручик Кожин? - спросил он.

Прошлым вечером Кожин вбежал к Матвееву в сильном волнении.

Федор, полулежа на жесткой походной кровати, перебирал струны лютни, вполголоса напевал французские амурные вирши. Взглянув на друга, Федор вскочил, отложил лютню.

- Что с тобой, Саша? На тебе лица нет! Ужели после консилии не успокоился?

Кожин тяжело опустился на трехногий стул. Облокотился на стол и закрыл лицо руками.

Федор приоткрыл дверь, кликнул денщика. На столе появился штоф травной водки, вяленая астраханская вобла и чеснок в уксусе.