Дэн Симмонс - Гиперион. Падение Гипериона

Ознакомительный фрагмент

Я уже не верю, что лекарство или скальпель помогут мне избавиться от вселившегося в меня паразита, но если кто-нибудь сумеет отделить его, изучить и уничтожить – пусть даже ценой моей жизни, – я умру с сознанием выполненного долга.

Огненные леса спокойны как никогда. А теперь спать. Мне надо выйти до рассвета.

День 215-й

Выхода нет.

Я прошел по лесу четырнадцать километров. Кое-где деревья еще «искрят», но пройти можно. Три недели – и я прошел бы лес насквозь.

Меня не пускает крестоформ.

Боль как при затяжном сердечном приступе. Тем не менее я шел вперед. Спотыкался, падал, полз через золу. В конце концов я потерял сознание. Придя в себя, я обнаружил, что ползу в сторону Разлома. Раз за разом я поворачивал обратно, проходил километр, потом метров пятьдесят ползком – и снова терял сознание. А придя в себя, обнаруживал, что не продвинулся ни на шаг. Весь день шла эта безумная битва за мое тело.

Перед восходом солнца бикура обнаружили меня в пяти километрах от Разлома и принесли назад.

Боже милостивый, почему ты допускаешь все это?

У меня не остается никакой надежды вырваться отсюда, разве что кто-нибудь придет и заберет меня.

День 223-й

Снова попытка. Снова боль. Снова неудача.

День 257-й

Сегодня мне исполнилось шестьдесят восемь стандартных лет. Неподалеку от Разлома я строю часовню. Работа движется. Вчера попытался спуститься к реке, но Бета и четверо других завернули меня назад.

День 280-й

По местному исчислению я прожил на Гиперионе ровно год. Год в чистилище или год в аду?

День 311-й

Сегодня, заготавливая камни на карнизе под уступом, где будет построена часовня, я обнаружил свои громоотводы. Должно быть, бикура сбросили их с обрыва в ночь, когда убили Тука. Двести двадцать три дня тому назад.

С их помощью я пройду огненные леса когда угодно. Конечно, если позволит крестоформ. Но он не позволит. Если бы они не уничтожили мою аптечку! Там были анестетики! Но когда я собирал шесты, у меня возникла идея.

Я все еще продолжаю свои дилетантские эксперименты с медсканером. Так вот, когда две недели назад Тета сломал ногу (кость переломилась в трех местах), я наблюдал за реакцией крестоформа. Паразит делал все возможное, чтобы погасить боль: большую часть времени Тета пролежал без сознания, а его организм вырабатывал невероятное количество эндорфинов. Но переломы были очень болезненные, и на четвертые сутки бикура перерезали Тете горло и отнесли его тело в базилику. Крестоформу было легче восстановить труп, чем длительное время переносить такую боль. Непосредственно перед тем, как они убили Тету, я сканировал его тело. Крестоформ ослабил хватку. Некоторые участки центральной нервной системы почти освободились от червеобразных волокон.

Не знаю, смогу ли я причинить себе такую боль. Выдержу ли? Останусь ли жив? Лишь в одном я уверен: бикура этого не допустят.

Сейчас я сижу возле недостроенной часовни и пытаюсь что-нибудь придумать.

День 438-й

Часовня закончена. Это труд моей жизни. Сегодня вечером, когда бикура спустились в Разлом, дабы совершить свое ежедневное богослужение (точнее, пародию на богослужение), я отслужил мессу перед алтарем только что возведенной часовни. Я испек хлеб из муки челмы. По вкусу он напоминает мягкие, желтые листья этого растения. Но для меня он был точно таким же, как та гостия, которую я вкусил шестьдесят лет назад, впервые принимая Святое Причастие.

Утром я совершу то, что задумал. Все готово: дневники, записи и томограммы уложены в мешок, сплетенный мною из волокон бестоса. Это лучшее из того, что я мог придумать.

Вместо освященного вина у меня была только вода, но в тусклом свете заката она выглядела кроваво-красной и по вкусу напоминала вино причастия.

Идея заключается в следующем. Нужно проникнуть достаточно далеко в огненный лес. Вся надежда на то, что деревья тесла сохраняют остаточную активность даже во время спокойных периодов.

Прощай, Эдуард. Едва ли ты еще жив, а если даже и так, нам все равно больше не встретиться. Нас разделяют не только годы пути, но и гораздо более глубокая пропасть, имеющая форму креста. И все же я надеюсь снова увидеть тебя – не в этой жизни, а в той, которая наступит потом. Тебе странно слышать это от меня снова? Но вот что я скажу тебе, Эдуард. Многие десятилетия я прожил в сомнениях и в великом страхе перед тем, что ждет меня впереди, но теперь наконец душа моя успокоилась, и сердце пребывает в мире.

Господи, я грешен пред ТобоюИ всем сердцем осуждаю грехи свои,Но не потому, что я утратил рай,И не потому, что мне грозят адские муки.Более всего я сокрушен тем, что согрешил предТобою.Господь всеблагой!Вся моя любовьБудет принадлежать Тебе.Я твердо решил, уповая на твою милость,покаяться во всех моих грехах, и искупить их,И исправить свою жизнь,Аминь.

24:00

Лучи заходящего солнца врываются в открытое окно часовни и заливают светом алтарь, вырезанный из дерева потир и меня самого. Ветер в Разломе начинает свой хорал. Для меня он – последний. Если повезет, я, с Божьей помощью, никогда больше его не услышу.

– Это последняя запись, – сказал Ленар Хойт.

Когда священник прекратил чтение, шестеро паломников, сидевших за столом, разом повернулись к нему, как бы пробуждаясь от общего сна. Консул посмотрел вверх и увидел, что Гиперион стал гораздо ближе. Он занимал теперь почти треть небосвода, и его холодный свет затмевал звезды.

– Я вернулся сюда недель через десять после того, как в последний раз видел отца Дюре, – продолжал отец Хойт. Его голос звучал все более хрипло. – На Гиперионе за это время прошло более восьми лет… С последней записи в дневнике отца Дюре – около семи. – Священник явно испытывал боль, его лицо покрылось испариной и побледнело настолько, что казалось – оно источает какой-то болезненный свет.

– За месяц я добрался до плантации Пересебо, расположенной вверх по реке от Порт-Романтика, – продолжал он, стараясь говорить твердо. – Я предполагал, что плантаторы скорее скажут правду мне, чем сотруднику консульства или местных властей. Я оказался прав. Администратор из Пересебо по фамилии Орланди вспомнил, что отец Дюре у них останавливался. Подтвердила это и его жена Семфа, которую отец Дюре упоминет в своих дневниках.