Геннадий Гор - Чайник

И Петру Ивановичу было даже смешно: ну и дурак. Уж не влюбился ли он? Какой дурак. Еще вчера ухаживал за Ольгой.

И каждый день стал приходить Петухов. Иногда он приносил цветы. И все говорил:

— Зина Никлавна, какая вы.

— Какая? — спрашивала Зина.

— Ну, такая. Вы сами знаете, какая.

— Ах, оставьте.

Но однажды Петухов пришел в новом костюме, торжественный и без цветов.

— Зина Никлавна, — сказал он. — Я хочу вам сказать несколько слов.

— Ну?

— Видите ли. Ну, вы сами понимаете: у вас комната двадцать метров и кухня — и у меня комната тридцать метров и телефон. Мы можем выменять отдельную квартирку, конечно с приплатой. У вас шкаф — и у меня шкаф. Но я думаю, что нам надо будет мебель свою продать и поискать красного дерева.

И Петр Иванович, который стоял на подоконнике и слышал все это, чуть не умер со смеху: «Ну и дурак, боже мой, какой дурак. И как он смешно объясняется в любви: „У меня шкаф — и у вас шкаф“».

Но они не слышали его смеха.

Зина сказала:

— Как вам не стыдно, Петухов. Ведь у меня же каких-нибудь шесть дней тому назад умер муж. Вы же сами должны понимать.

— Что вы сказали? — спросил Петухов.

— У меня шесть дней тому назад умер муж.

— Как это он умер? — усмехнулся Петухов. — И как это мы не видели, как он умер? И где, спрашивается, его могилка? Уж очень незаметно он умер.

— Вы же сами знаете, не говорите… Замолчите. Прошу вас.

— Нет. Я не могу замолчать. Вчера я его видел, вашего покойника.

Тут Петр Иванович прислушался, удивленный и даже испуганный.

— Вчера я его видел, вашего покойника, в трамвае номер семь, возле Сенной, и с бабой. Да, с бабой. И он даже мне подмигнул, ваш покойничек. Адреса, правда, не сказал, хотя я его и спросил. А баба, что была с ним, спрашивала про вас, очень ли вы расстраивались. Так что не расстраивайтесь, Зина Никлавна. Вот что я вам хотел сказать. Не надо расстраиваться.

Зина упала в кресло и заплакала. А Петр Иванович, бессильный, на подоконнике закричал:

— Он врет! Он врет! Я здесь! Я здесь!

Но, разумеется, его никто не слушал, потому что его не было слышно.

Дальше все произошло как в страшном сне. Петухов принес свои вещи, самые необходимые. И Зина смотрела на это, словно так и должно быть. Потом Петухов стал бриться и, подняв Петра Ивановича, унес его на кухню и сам потом включил штепсель, чтобы вскипятить воды. И Петр Иванович смотрел с подоконника, как он брил свое длинное глупое лицо.

Вечером Петухов обнял Зину. И она обняла его. И Петухов начал целовать ее мелкими поцелуями и трогать, словно желая показать, что она, Зина, принадлежит ему, что он здесь хозяин.

И Петр Иванович старался не смотреть в их сторону, но он все слышал. И как было не слышать, когда все это происходило рядом с ним.

— Милый, — сказала Зина Петухову таким же голосом, каким она говорила это Петру Ивановичу.

И Петр Иванович думал: «Такого дурака, такого дурака… Неужели она полюбила его так скоро?»

Это было страшно: смотреть с подоконника, как жена обнимала другого, его жена, его Зина.

И Петр Иванович думал, желая успокоить себя: «А что, если бы я умер? Ведь она вышла бы за другого. Ведь для нее меня нет здесь, в комнате. И кроме того, Петухов обманул ее, сказав, что видел меня в трамвае. Она думает, что я бросил ее, и мстит мне. Да, она мстит. Она не может любить Петухова».

А Петухов, самодовольный, когда Зина уходила, примерял сорочки Петра Ивановича и его костюмы. Зина приходила и уносила Петра Ивановича на кухню и включала штепсель. А потом они сидели с Петуховым и пили чай.