Виктор Колупаев - Жилплощадь для фантаста

Тьфу!

Дюбель?

Дюбель и есть!

Тряхнул покрепче головой, нечаянно посмотрел на секретаршу, ту, к которой обращался с просьбой. Видел ее однажды в этом же кабинете. Ничего о ней не знал, потому придумать ее не составляло труда. …

– Здравствуйте, Машенька! – сказал он.

– Ах, – ответила секретарь Машенька и запахнула домашний халатик из розовых махровых полотенец. А вот прическа на голове у нее была в совершеннейшем порядке, модная и красивая, очень идущая к ее востроносенькому, чуть припухлому личику. – Федор Михайлович еще не приходил. – Машенька на всякий случай заглянула в кабинет своего начальника, двери которого оказались не опечатанными и даже не на замке, и ахнула. Главный распорядитель сидел за своим столом и, видимо, изучал деловые бумаги.

– Мое имя Федор, – представился поджарый…

Что дальше будет, я еще не знал.

Секретарша что-то положила в папку, наверное, с тиснением «На подпись» и тоже взглянула на меня. Наши взгляды встретились. Я понимал, как ей не хочется, идти в кабинет. Она уже предполагала, с каким вопросом пришел я, чувствовала: Геннадий Михайлович тоже знает это и будет недоволен, что промокший да еще наверняка злой проситель рвется в его кабинет. Секретарша медлила, едва уловимыми машинальными движениями поправляя свое строгое деловое платье. Я отвел глаза и снова уставился в пол.

Импортные или отечественные туфли изредка проходили передо мной.

Ну, хорошо. Почему не сказать просто: извините товарищ, снова неувязочка вышла. Придется подождать. Ведь я и не просил, и не заикался даже о новой квартире. Ну, пятый десяток, а все равно писатель-то я еще молодой, хотя и подающий надежды. И ничего сверхпрекрасного у меня не написано. «Фирменный поезд» да еще рассказишки. И страна не говорит о моих творениях. Город даже не говорит. Ну, получаю иногда письма от читателей, так ведь все больше от самих пассажиров фирменного поезда, от Артемия, Валерия Михайловича… Да и кто из писателей не получает их. Особенно с просьбой выслать книжку с автографом. Так что просим извинить, но не заслужили вы еще, товарищ Федор. А все равно противно. Не просил предложили – отказали. Отказали, это уж точно. Но почему никто не скажет? Нет, так нет. Уйду, просить не стану. А вот приперся же сюда, хотя меня никто и не приглашал.

Ботинки мои все еще не просохли, да и от пальто, по-прежнему, пахло сыростью.

Я чуть пошевелился. Секретарша смотрела на меня с тоской и неприязнью. Почему это она из-за какого-то там писателя должна пережить несколько неприятных секунд или даже целую минуту? Сидит и сидит. Уж пора бы и понять. Тоже мне, несчастный, разнесчастный! Секретарша схватила папку и вошла в кабинет.

Я облегченно вздохнул. Ну, сейчас будет определенность. Не надо мне ничего кроме определенности.

Секретарша вышла из кабинета и сказала:

– Я еще не доложила о вашей просьбе. Геннадий Михайлович занят.

– …Хорошо, – ответил Федор.

А дальше было то, ради чего он пришел сюда. Вокруг по-прежнему была тьма, но он теперь отлично знал путь и поэтому шел быстро, словно торопясь, уверенно. Вид Федора привел человека с факелом в трепет. Федор молча прикурил от факела уже давно торчавшую изо рта сигарету. Пустил дым. Человек застонал и чуть не уронил факел.

– Митроха Лапоть, – вспомнил Федор.

– Смилуйся!..

– Хорошо, – ответил я.

А секретарша все непонимающе смотрела на меня.

И я теперь не знал, что мне делать, ждать ли еще, или уже нужно уходить. Но, во-первых, меня еще не выгоняли из приемной, во-вторых, я так ничего определенного и не узнал.

Секретарша перестала обращать на меня внимание. Я остался сидеть, только чуть переступил своими мокрыми ботинками. Слава Богу! Не захлюпало. И наслеженное мною уже высохло. Ничего почти и не видно. Нет, вовсе и не испортил я этот паркет.

А там-то ведь тоже паркет. Ну, не совсем, конечно, а так… похоже. Псевдопаркет. Наклеенные заранее досточки на плиту и так, и эдак. А уж из этих плит и настилают пол. Натирать только чем-то надо. Тоже целое дело. Но все же не красить. С этой покраской полов всегда беда да и только. Чтобы получилось хорошо, нужно на два раза. А это значит – неделю жить у родственников. Хорошего мало. А если покрасишь ацетоновой, то на следующий год начинай все сначала. А тут натер и кончено. Столы поставлю Валентине и Ольке, а себе секретер, потому что бумаги в обычный стол не вмещаются. И твори. Твори! Выдумывай! Фантазируй! И не спеша. Ну, совершенно без всякой тебе спешки. Теперь надо работать по-настоящему. Главное-то ведь в чем? А тишина! Тишина… Никакой храп тебе не мешает ни работать, ни спать. А писать есть о чем. Вот об этом самом путешественнике во времени. И имя ему дать, непременно – Федор. Потому что еще неизвестно, что с ним произойдет в этом путешествии. Сам написал, самому и расплачиваться. Нечего других впутывать в это дело. А в секретере…

Секретарша глянула в окно, что-то нетерпеливо переложила на столе.

– Геннадий Михайлович вызвал машину…

Это сообщение, кажется, предназначалось мне. Но я не понял. Недоуменно посмотрел на женщину. Машину? Что же это означает?

Сердясь на мою непонятливость, секретарша добавила:

– Геннадий Михайлович сейчас поедет…

– Но мне только одну минуту. – Я почему-то заторопился, смешался, растерялся.

– Хорошо. Сейчас спрошу.

Туфли уже минут тридцать не прогуливались передо мной, но я только сейчас осознал это.

Секретарша стала вдруг задумчивой, вся – внимание, озабоченность, и с этим видом вошла в кабинет. Вышла она минуты через три.

– Геннадий Михайлович не сможет вас принять.

И все.

Я поднялся, осторожно, медленно, потому что сейчас нужно было сделать удачный переход к ходьбе, сказал спокойно, вежливо, секретарша ведь тут ни при чем:

– Извините. До свиданья.

– До свиданья, – ответила она. Вторая тоже кивнула.

И тут я понял, отчетливо, ясно, достоверно, что Главный распорядитель абсолютными фондами все эти часы, что я сидел здесь, знал, знал, что в приемной у него торчит писатель, проситель, неудачник. Не мог он не знать. Ну да ладно… Проживем.

Я вышел в коридор, пустой и гулкий. Постоял, застегнул верхнюю пуговицу пальто, вытащил из кармана перчатки, зачем-то затолкал их в шапку.

А ведь можно и в коридоре отнять эту минуту у Геннадия Михайловича. До машины-то ведь ему все равно идти пешком.

Прошла минута, две, три, пять. Я все стоял. Главный распорядитель вышел из кабинета в приемную. Голос его был слышен и в коридоре. Геннадий Михайлович что-то говорил своим секретарям. Я уже приготовил фразу, короткую и точную, чтобы не отнимать у него времени на осмысливание вопроса.