Александр Шакилов - Сага о первой ласточке

Люди тоже радовались — радовались, что живы. Пели и смеялись, издалека поглядывая на застывшие трупы ящеров. Когда заканчиваются слёзы, приходится петь и смеяться. Чтобы не сойти с ума от горя…

На тинге двое ратников поддерживали Андвари копьями. Королевская дружина пыталась угомонить озябшую толпу. Колдун долго молчал, собирая в пучок растрёпанные косы, но когда он заговорил, даже самые громкие сердца перестали биться: "Тс-с-с!" — Лето без конца — это неправильно, — сказал Андвари. — Я посетил множество стран, пересёк Срединное море, исколесил восемь сторон света, и где бы я ни был, везде есть четыре времени года: два тёплых и два холодных. Так заведено и там, где чтут Распятого и где жертвуют шестых сыновей капищам идолов… И в посевах зла всегда отыщется поляна сорной травы добра, как заря отсекает мглу, а зима гонит лето. И это Закон, это правильно. Вы кланялись мне, умоляя извести крылатых змиев, а ведь за всё надо платить! За каждый не случившийся огненный вздох, за не отданных в рабство дев, за не сожранных бычков, нагуливающих бока на радость хозяевам! — платить! Зима — ваша плата! Примите неизбежное!

Толпа молчала: плечи ближе, ближе — сохранить телесный жар, дыханием обогреть пальцы, завернуться потуже в медвежью шкуру — сколько лет под ногами валялась бурая, а, поди ты, как пригодилась!.. кто и подумать мог? Зато драконы передохли. Вроде веселиться надо — куда там свадьбе! — да только что-то силёнок не хватает: от улыбки и то покачивает.

— Сочную зелень лета укроет листопад осени, осень — бураны зимы… — Андвари поперхнулся страшными словами, закашлялся.

Люди ждали.

— Но и зима не вечна — она боится первых ласточек. Есть такие птички. Маленькие, чёрненькие. Они прилетают — и снег тает. Первые ласточки весны!..

Крыса затихла: отмучалась. Дракончик принялся деловито шматовать добычу, не отвлекаясь на трактирную суматоху. Дракончик был голоден: первой в раздувшемся зобе исчезла откушенная голова, дальше — задняя лапа; поднатужившись, малыш заглотил истёрзанные ошмётки серого грызуна. Похоже, в переполненном животе для крысиного хвоста не хватило места: чёрный шнурок свисал из приоткрытого клюва.

Любуясь исконным врагом, Питер и сам облизнулся — с утра ни маковой росинки.

Женский визг внезапно оборвался.

Ужас перекосил и без того отвратные рожи: ДРАКОН!!! ЗИМОЙ!!! ЖИВОЙ ДРАКОН!!! — спрятаться, вжаться в стены, размазаться костями по брёвнам; и никто не догадался бежать в распахнутые сквозняком двери.

Тихо-тихо: натужное сопение, и всхлипы согнувшейся вдвое милашки, успокоенной ударом в поддых. Кто-то осторожно тронул Питера за плечо:

— Валет! Убей его! Убей его, валет! Христом-богом заклинаю: убей!

Нестройный хор голосов из-за спины Питера, заикаясь и гнусавя, подхватил просьбу. Но Питер не обернулся. Комок тошноты стал поперёк горла: ещё днём эти тупицы травили его собаками, а сейчас умоляют спасти их от маленького безобидного дракона, которого заклюёт даже сойка. Трусы!..

…трупы драконов занесло сугробами.

То была первая зима — поминальные застолья сменялись заунывными отпеваниями. Вьюги и морозы, морозы и вьюги — для тех, кто не знал ничего, кроме ласкового лета. В аду не жарко, ад — это ледяная короста на щеках: скреби-счищай — не поможет, за всё надо платить…

Но однажды — никто уже и не надеялся — из Муспелльсхейма (откуда ж ещё?!) прилётели маленькие чёрненькие пташки — и снег превратился в лужи, лужи напоили землю, земля раскисла грязью, в грязи валялись гниющие туши.

Жизнь потихоньку наладилась.

Король отправил в монастырь очередную жену, молодицу вздорную и до любовных утех охочую, погрустил чуток и опять надумал под венцом постоять — соскучился по брачным узам.

Колдуна Андвари определили при замке гадателем-звездочётом и по совместительству знахарем-травником — хлебная, надо, заметить, должность: там пошепчешь, здесь предскажешь — трудов с гулькин нос, а почёту и уважения через край.

Как только солнышко пригрело, бароны, понятно, за старое принялись — надумали бунтовать да купеческие обозы грабить, чем никого не удивили.

А драконьи туши уже пованивали: смрадный ветерок гулял по королевству, ни один двор, ни одну землянку стороной не обошёл. В каждое окошко заглянул: чуете? нравится? радуетесь? Нету боле ваших мучителей — когти откинули. Всем скопом взяли и откинули.

И народу нравилось — народ резвился: пляски да хороводы — это аж бегом, это ж не сеять и не жать. Тут особый подход нужен: без жбана, а лучше трёх, не разберёшься. Вот и хлестали пиво пенное да бражку с горчинкой, а кто побогаче — винишком брызгались. А потом супружницу зажать в коровнике, чтоб детишки не увидели, да осчастливить пару раз перед заходом в трактир; опосля же вряд ли получится.

Короче, мир да любовь. А что благоухает повсюду, так и раньше не жасмин нюхали — всё больше по хозяйству: вилами навоз подцепишь — чем не розы в цвету?

Всё хорошо: дома соломой утеплили — зима же будет! понимать надо! Медведей до последнего косолапого на шубы извели — не леса теперь, а райские кущи; живи да радуйся. Да вот только чернобурки от драконьей гнили заразу переносят, кого ни попадя за ляжки зубками щупают. Нехорошо? Во-во, совсем гадко. И надо бы дохлятину землицей, что ли, присыпать, да боязно как-то — а вдруг?.. И понятно, что раз воняют, значит неживые, но — а вдруг?

А кто у нас по драконам?! А подать сюда валетов! Совсем что ли нюх потеряли, колодники мастёвые?! — драконов везде раскидано: куда не шагнёшь — в дракона вступишь, а валеты с наставниками, небось, в потолок плюют да меды кружками употребляют, сладкую жизнь проповедуют да содомией грешат. Непорядок?! Не то слово!

Если и думая, то недолго, король (науськали-таки лизоблюды-советники) указ повелел накарябать — на благо-дело и пергаментов не жалко; чай, казна не опустеет. Так, мол, и так, в семидневный срок… обязаны… иначе… такова наша монаршая воля…

Да только рослые кольчужники указов королевских не дожидались: снег сошёл — в горы полезли, в логово змиев: трупы сжигали да глыбами поверх курганы выкладывали. Последнюю дань хозяевам вернуть надо и попрощаться, как подобает.

Попрощались. И в долины спустились. Здесь тоже непогребённых хватало…

И почувствовал Питер, как язык его двоится жалом песчаной эфы, как собирается в пружинные кольца, норовя хлестнуть тварей неразумных просоленной волной шипастых слов, чтоб разворотило тупым селюкам носы до хрящей, да уши откинуло за крестец.

Сдержался.

Не напомнил о Великой Тризне, подлой Бойне. Не гаркнул громогласно, призывая почтить память наставников и валетов, захмелевших поминальным вином и прямо в капище перебитых королевскими наёмниками-варягами… Исподтишка… безоружных… Немногим тогда повезло уйти. Питеру вот повезло.