Борис Пшеничный - Коридоры сознания

Слышу — шорох. Портьеры на двери вразлет, и выпархивает нечто блестящее, слепящее, с обнаженными плечами. Эдакое эстрадное диво на дому. Полупоклон, полукивок, невидящий верхний взгляд. Ей-ей, явление звезды публике, полная иллюзия концертного действия. Она на сцене, мы в партере, подавай аплодисменты. У меня уже ладони друг друга ищут, в глотке — браво! Едва сдержался.

Не только я с Федором, папаша тоже в отпаде. Вцепился в стол, челюсть отвалил.

Диво ветром мимо нас, сразу за пианино, уже пальцы разминает.

— Оля, — наконец-то очухался старик,— может, пока к нам присядешь. Мы только разговорились.

Ее будто оскорбили. Вздрогнула, плечи углом вверх. Вот-вот снимется, улетит.

— Но ты, — чеканит, — хотел, чтобы я только играла.

Как тебе такое начало? Я и говорю: скандал. Выходит, все у них было заранее продумано, расписано. Не успели только отрепетировать, потому и накладка. Дочь куда-то занесло, папаша хотел вернуть в колею, чтобы было строго по сценарию, а она — на своем.

Потом уж совсем пошло вкривь и вкось. После блистательного выхода Ольга вдруг сникла. Играла без настроения, вяло и что-то бесконечно занудное, словно решила уморить нас. Такого минора я в жизни не слышал. Даже на похоронах.

Мне тогда показалось, что это она нарочно развела скучищу. Назло нам. А-а, пришли, мол, развлекаться? Так вот вам все веселье, кайфуйте, дорогие гости! Заодно и папаше решила насолить. За что? Мало ли. Мы же ничего об их отношениях не знали. Может, ей папашина затея со сватовством — поперек горла. Ведь по сценарию ей бы в лепешку разбиться, чтобы произвести впечатление, ну она и расстаралась — завалила ему весь спектакль. И ушла чуть ли не в ярости. Оборвала игру на полуфразе.

— На сегодня, надеюсь, хватит! — обдала сквозняком — и в портьеру. Не попрощалась, не взглянула. Чем не скандал?

Папаша шмыгнул за ней. О чем-то за стеной перешептывались. Вернулся один. Борода осенней тучей, лысина приспущена в трауре. Мне даже жалко его стало. Не удались, шеф, у тебя смотрины, ох, не удались, полный провал.

Кретин... Я, конечно, кто ж еще? Как вспомню, удавиться хочется. Это же надо было так купиться! Все, абсолютно все оказалось не то и не так, как я себе навоображал. Не то, что провал — спектакль прошел блестяще. И я сам, даже не подозревая, сыграл в нем ту роль, которую мне определили, — роль подопытного кролика. Нас с братом затащили в дом на обследование. Да, да, самое заурядное лабораторное тестирование. Приборы в смежной комнате, куда шмыгали Долины, фиксировали все наши реакции — с той самой минуты, как мы вошли, и старик сообщил о решении Большого Совета. Но об этом я узнал позже.

А вот брат, представь, угадал больше. Мои подозрения насчет смотрин и Ольги отбросил сразу. «Чашку чая» он напрямую связал с экспедицией к Р-облаку. Не мог только понять, почему Долин не раскрыл свои карты. Что ему помешало?

— Давай вернемся, спросим, — предложил я в первом часу ночи, когда мы в лифте поднимались к себе в квартиру.

Брат не захотел понять мой юмор, ответил на полном серьезе:

— Подождем. Он нас еще позовет и очень скоро. Для чего-то мы ему нужны.

— Еще бы! — фыркнул я. — Ты теперь многим будешь нужен. Особенно папашам перезрелых девиц.

Федор придавил меня взглядом.

Утром звонок. Я еще в постели. Мне на службу к двенадцати, график у нас такой. Брата, знаю, дома нет, а то бы и не подумал вставать.

Шлепаю босиком к телефону. Понятия не имею, кто бы это мог быть. Скорее всего — ошибка.

Ольга. Как ни странно — она.

После вчерашнего шоу, был уверен, нашему знакомству полный аминь. Никаких больше визитов, никаких чаев — с музицированием или без. Столкнись случайно на улице, не рискнул бы заговорить. Да она и не узнала бы, когда ей было рассмотреть меня, за весь вечер даже не взглянула. И вдруг — сама. Не случилось ли что?

Нет, все в ажуре. А звонит именно в связи со вчерашним. Интересуется самочувствием: как спалось, не болит ли голова? Интерес какой-то медицинский. Будто она врач, а я пациент и был накануне у нее на приеме. Окей, говорю, не кашляю, не чихаю, животиком не страдаю. Если же насчет возлияний, то не стоит говорить — выпили всего ничего, чисто символически, так что опохмеляться не требуется.

Мой тон ее не устраивает — фу, какой же вы! — и продолжает ревизию: что снилось, часто ли просыпался, нет ли ощущения тоски, одиночества?

Тут уж я настораживаюсь. Выходит, меня должны были терзать кошмары. С чего бы? В те времена я знать не знал, что такое бессонница, давил подушку в свое удовольствие.

Потом уж совсем странный вопрос: «Вот сейчас, перед моим звонком, ничего не почувствовали?» Спросила и не дышит, ждет, что отвечу. Я ей с извинениями: мол, толстокожий я, бегемот, на погоду, виноват, не реагирую, магнитные бури мне нипочем. На всякий случай уточняю, а что, собственно, я мог почувствовать? «Меня», — говорит. Представляешь? Всего-навсего! Оказывается, надо было угадать ее звонок. Так ей захотелось. Она только собирается звонить, еще номер не набрала, а я уже у телефона, пляшу от нетерпения. Как тебе такая блажь? Пока я прикидывал, то ли поддатая с утра, то ли у нее не все дома, она давай утешать меня. Ничего, говорит, не огорчайтесь, сразу ни у кого не получала, нужна тренировка. «Вот, — разъясняет, — позанимаемся, поупражняемся, и через пять-шесть сеансов получится. Обязательно получится».

Я уже не удивляюсь — тронутая, какой с нее спрос? Слушаю, что дальше. А дальше она предлагает приехать к ней. Прямо сейчас, не откладывая. Чтобы поработать немного. Так и сказала: «Поработаем». Мои отговорки побоку. Приезжай и никаких!

Иметь дело с Долиными — с ней ли, с ним ли — что ночью с парашютом прыгать. Никогда не угадаешь, куда занесет и на что напорешься, шею сломаешь или только ногу.

Меня понесло...

Она ждала на крыльце. Обрадовалась, увидев меня. Честное слово, обрадовалась. Разулыбалась, будто мы знаем друг друга от Адама и Евы. Поверить не могу — она ли? Хоть бы что общего со вчерашней фурией. И одета под душку-простушку. Ситцевый сарафанчик на бретельках, понизу кружева, пестрые босоножки из текстиля.

Глаза у нее на солнце светло-карие, акварельные. Заглянешь — на всю глубину видно, до самого дна.

— Будем, — смеется, — заново знакомиться или как?

— Или как, — говорю. Отвечаю лихо, а во рту прошлогодний сухарь. Не разжевать, не проглотить.

Одобрила. Правильно, говорит, зачем время терять. И сразу на ты: «Проходи». Меня цепко под руку и в дом. Потащила, как лиса курчонка.

Трепыхаться, чувствую, бесполезно. Даже и не пытаюсь, иногда приятно подчиняться, пусть даже лисе. Курчонок-то был петушком.