Леонид Панасенко - Садовники Солнца

— Иван Антонович… — Илья не находил слов. — Как же так? Жизнь охраняют только опытные Садовники.

— Не радуйся особенно, — сказал наставник, — это сложное дело. А опыт… Кто знает его истинную цену? Да еще в нашей работе. Садовником родиться надо… Читай.

Илья мгновенно пробежал глазами скупой текст экзаменационного задания:

«Анатоль Жданов. Живописец, спортсмен. Поражен депрессией без ярко выраженных причин. Пассивен, чуждается людей. Продолжительность аномалии десять-одиннадцать месяцев. Творчеством все это время не занят. Живет в Карпатах, в климатическом заповеднике Зимы. Один…»

— Кстати, Жданов недавно пытался покончить с собой, — взгляд наставника стал строгим. — Возвращался домой на гравилете и вывел из строя автопилот. Естественно, сработали перехватчики, а он потом все твердил, что ненарочно вышло. Мол, аппарат толкнуло, и он, ухватившись за пульт, случайно отключил автопилот… Ложь, причем довольно неуклюжая.

— И я должен… — начал Илья, не понимая до конца, в чем будет заключаться его задача.

— Ты должен выяснить причину его депрессии. Помочь Анатолю разобраться в самом себе. Неназойливо, бережно. А чтобы он не замкнулся, не затаился, постарайся познакомиться как бы случайно. Придумай какой-нибудь ход.

Илья насторожился.

— Иван Антонович, это же хитрость… обман. Я не собираюсь пользоваться такими методами. Я понимаю, в исключительных случаях…

— Ничего ты не понимаешь. Угроза для жизни — разве это не исключительный случай? Тем более, что заключение психиатров двухгодичной давности. Визит «в лоб» вообще может все испортить.

…Дрова в камине разгорелись — автоматика выключила свет. В окно постукивал ветер, и сумерки, подсвеченные сиянием снежных склонов, так и не смогли сгуститься. Оказывается, отметил Ефремов, и в горах бывают белые ночи.

Илья улыбнулся молчаливому хозяину дома.

— Я тоже рад, что попал к вам в гости. От скуки, конечно, не умирают (сейчас самое время, — подумал он, включая карманный контур поливита, мыслей его, конечно, не прочтешь, но эмоции и отдельные яркие образы уловить можно), но я вам, честно говоря, не завидую. В такой глухомани волком завоешь…

И в это мгновение пришел контакт:

«Вокруг снегА. Холодные, будто тоска в пустом доме… Ирина машет рукавичкой с соседнего холма, резко отталкивается палками. Двое лыжников среди сосен. Летят навстречу друг другу. Ирина что-то весело кричит, делает крутой вираж, чтоб избежать столкновения. А я нарочно — наперерез. Падаем. Ловлю ее неспокойные губы. Каштановые волосы рассыпались на снегу. Горячее дыхание. Безумные руки… „Нет“, — заледенела вдруг, высвободилась. „Когда мы будем вместе? Когда женой мне станешь?“ — „Чудак ты, Толь. Мне с тобой скучно. По-ни-ма-ешь? Ты ищешь во мне не огонь, а покой. А мне ненавистен покой“… Мне, мне, мне. Как больно слушать. Хочу — мы, нас. И не обманывай себя. Она никогда не любила тебя, по-ни-ма-ешь! Иначе не леденела бы всякий раз. Иначе тело ее не пахло бы снегами… Ты для нее каприз, прихоть, зигзаг женской логики…»

— Устали с дороги? — спросил Анатоль. — В Карпатах сейчас и на лыжах нелегко — снега глубокие, мокрые. Все-таки лето сказывается… Нажмите рычажок в подлокотнике. Это славное кресло — превращается в удобную тахту.

— Спасибо, не беспокойтесь, — поспешно ответил Илья.

Он благодарил Анатоля не за предложение — обыкновенный рефлекс гостеприимства, — а за его неназойливость или равнодушие, все равно как назвать. Стал бы расспрашивать, как давно он занимается туризмом да как умудрился сломать сверхгибкую лыжу — пришлось бы сочинять «версию», вернее, повторять уже заготовленные слова, а если называть вещи своими именами, то попросту лгать. Лгать очень не хотелось.

«Что касается Анатоля, — подумал он, — то случай просто-таки классический для Службы Солнца. Неразделенную любовь пытались лечить еще античные философы. Правда, они пользовались только словесным бальзамом, а наш арсенал в десять раз богаче, однако… Во времена Гомера статистику „выздоровлений“ от несчастной любви не вели. А мы имеем конкретного человека, которому нужно конкретно помочь.

Ефремов посмотрел в сторону камина. Пламя плясало и радовалось.

„Итак, как же развернутся события? — опять подумал он. — Для начала, конечно, бедой Анатоля займется „советчик“ — просчитает вероятность взаимности. Если и машина предскажет этой любви летальный исход, предлагаются химиотерапия, сеансы внушения, трудотерапия… А потом? Потом подопечный возьмет и объявит Службе Солнца свое вето[2]. Объявит и может страдать дальше. Всласть… Однако случай с Анатолем серьезный. Попытка самоубийства! Никакое „вето“ здесь не поможет. Значит, придется искать лекарство от любви. Безнадежное занятие“.

— Я видел ваши работы, — сказал Илья. — Некоторые понравились. Особенно автопортрет. Не каноничный и поэтому трогательный. Дождь… Желобки воды на оконном стекле. Сквозь них проглядывает лицо. Лицо одинокого человека.

Илья забыл выключить контур поливита, и вспышка эмоционального фона, калейдоскоп ассоциаций чужого мозга поразили, ошеломили его:

„Лицо одинокого человека. Одинокий — значит ненужный. Несостоявшийся. Несколько десятков картин, выставка, о которой сказали две фразы по системе „Инфор“… Несостоявшийся! Бесславное выступление, на Олимпийских играх… Несостоявшийся! Пробовал заняться архитектурой — скучно. Снова несостоявшийся! И, наконец, слова Ирины — „мне с тобой скучно!“ Скучно! Скуч-но! Значит, серый я. И в этом слове весь приговор… Гость? Его слова? Глупости все это. Тебе жизнь доказала, что ты не состоялся как личность. Что ты серый… Смирись с этим. Толь. Ведь таких, как ты, очень много. Обыкновенных, нормальных. Не гениев… Господи, какое страшное несовпадение желаний и возможностей… Так смирись, Анатоль. Серый цвет тоже бывает к лицу“.

— Я серьезно, — повторил Илья. — Великолепный портрет. Искренний, откровенный.

— Спасибо, — равнодушно улыбнулся Анатоль. — Вы не просто гость. Вы еще и щедрый гость. С вами даже ветер в наших краях появился. Слышите, сосны расшумелись.

Наутро Илья поспешно засобирался. Он чувствовал себя двойственно и поэтому муторно. С одной стороны, хотелось еще побыть у Анатоля — милый ведь парнишка, только душу себе истерзал, а с другой — Илью тяготила собственная неискренность. Пусть необходимая, оправданная, но все же неискренность. Неестественное состояние ума и сердца.

Обжигаясь, проглотил за завтраком несколько печеных картошек, заедая их розовыми кубиками мороженого сала, выпил две чашки кофе. Поблагодарил Анатоля за угощение и новенькие лыжи, которые уже стояли у порога.