Владимир Гусев - Стратегическая игра

- Ну что же... Наверное, я и впрямь недостойна даже любви плебея, сказала она, вставая на колени и сбрасывая тунику. - Последнее, что мне остается - стать наложницей раба!

Кровь ударила мне в голову. Нежная белая кожа, казалось, светилась в полумраке спальни. Госпожа медленно освободилась от одежд, нежась в моих горячих взглядах, словно в лучах весеннего солнца.

- Что же ты? Или ты только в праздники и только с рабынями умеешь это делать? - спросила госпожа. Она стояла на широко расставленных коленях, ее обнаженные бедра были для меня в тот момент желаннее, чем свобода. Я бросился на нее, как орел на зайчиху. Мои пальцы были, как когти, и тело госпожи трепетало в них пугливо и жадно.

Вдоволь позабавившись со мной, госпожа позвала стражников. Меня бросили в яму, а через два дня, когда начались праздники, отдали на растерзание львам.

Я был ловцом жемчуга. Никто не мог нырнуть глубже меня, никто не добывал хозяину таких крупных жемчужин. Но однажды один из новеньких, взятых взамен запутавшегося в водорослях Марио, поранил руку и никому не сказал об этом. На запах крови приплыли акулы; я был дальше от лодки, чем другие ловцы, и не успел вовремя на нее залезть...

Я был молодым удачливым купцом и жил в приморском городе. У меня был большой дом, мои корабли плавали в Индию за пряностями. Когда мне исполнилось тридцать, я влюбился в восемнадцатилетнюю дочь обедневшего дворянина. Она тоже полюбила меня - и не за дорогие подарки. Согласия на женитьбу ее отец не дал, оставить свою любовь я не мог. Мы стали встречаться тайком в таверне - самой дальней от порта. Но однажды, когда мы выходили через заднюю дверь, мою возлюбленную заметили пьяные матросы. Иногда они забредали, в поисках приключений, даже в богатые кварталы. Я не был дворянином и носить шпагу не имел права, но с кинжалом никогда не расставался. Схватка была короткой. Я успел убить одного и ранить двоих, потом мне вонзили нож в спину...

После каждой игры я ждал, что дядя Гаспар встретит меня и отведет обратно в сад. Но он больше не приходил. Однажды мне показалось, что я знаю, как выйти из игры.

Я был художником. Мои картины никто не покупал, и часто на обед у меня не было даже куска хлеба. Я был хорошим художником. Мои полотна были живыми. С героями портретов можно было разговаривать, пейзажи манили прогуляться, в написанных мною домах можно было жить. Но покупатели были слепы и не покупали мои полотна. Я потерял веру в себя, начал пить, и однажды, налив в миску теплой воды, вскрыл себе вены...

Но это только ухудшило мое положение. В следующий раз я родился седьмым ребенком в крестьянской семье. Когда три года подряд случился неурожай, мои родители умерли от голода, а я залез в дом к богатому соседу и украл со стола кусок хлеба. За это сосед затравил меня собаками.

Потом было много других игр. Входя в новую жизнь, я научился забывать предыдущие, и мне стало немножко легче. Красивые женщины, а когда они не случаются, то алкоголь и наркотики делают игры не столь безрадостными, как вначале, но все это, вместе взятое, лишь отдаленно напоминает так надоевшую мне в садике и столь желанную теперь эйфорию. Иногда я долго-долго стою в липком холодном тумане, стараясь ни о чем не думать, но в конце концов мне это надоедает, я делаю роковой шаг...

Иногда - обычно это бывает в конце очередной игры - мне хочется воскликнуть: "Элои, Элои! Ламма савахфани?" Но мои многократно оскверненные уста не смеют повторить эти слова.

Все чаще я впадаю в отчаяние, но каждый раз надежда вновь возвращается ко мне. И я вновь ищу и вновь не могу найти ни дверь с надписью Exit, ни клавишу Escape. Безумно надоевшая игра все продолжается и продолжается, и я уже сомневаюсь в том, что у всякой игры бывает конец.