Харлан Эллисон - Слепая молния

Кеттридж вновь увидел себя известным ученым, занятым работой над проектом, имеющим общечеловеческое значение. Снова остро почувствовал тревогу и неотвязную озабоченность опасностью этого эксперимента.

И опять он пережил тот разговор с Фенимором. Кеттридж слышал его яснее, чем доносившиеся снаружи неистовые раскаты грома.

- ...а я считаю, Чарльз, так поступать не стоит. Случись что...

- Слушай, Бен, чудак ты старый! Ничего такого в принципе случиться не может. Случится только то, что мы сами запланируем. Не мне тебе объяснять, что Препарат безвреднее материнского молока. И все же ни к чему, чтобы до того, как мы его применим, о нем стало известно каждому встречному-поперечному. Это ублюдочное правительство имеет обыкновение уродовать каждое значительное изобретение - выворачивать его наизнанку, цепляясь к каждой мелочи, и откладывать внедрение. Потому-то мы сперва и продемонстрируем возможности Препарата - а уж потом позволим всяким кретинам о нем вопить. Когда все узнают его истинную ценность, нам конные статуи установят!

- Ну как ты не понимаешь, Фенимор? Технология синтеза пока еще содержит слишком много случайных факторов. Наверняка там какое-то существенное упущение... если бы я... только мог... его обнаружить...

- Прекрати, Бен. Не хотелось напоминать тебе о субординации, но ты меня вынуждаешь. Я человек мягкий... но уже лет двадцать, как Препарат моя самая сокровенная мечта. И я не позволю всяким бумагомаракам, что встанут на твою сторону, вынудить меня отложить внедрение. Все! В четверг мы испытываем Препарат!

Мечта. Мечта Фенимора. Мечта, что внезапно обратилась в кошмар с двадцатью пятью тысячами трупов и больницами, в восемь раз против обычного переполненными дико вопящими пациентами с заворотом кишок - несчастные скорее молили о смерти, чем о спасении.

Весь этот кошмар выпустил тонкие липкие щупальца, что захватили и Кеттриджа. Создававшаяся годами лишений и пота репутация ушла в песок за какие-то сутки. Линчевания Кеттридж все-таки избежал. Но не избежал следствия. Последние жалкие крохи репутации спасли его от газовой камеры. Но жизнь...

Жизнь его была почти кончена.

Десять лет Кеттридж едва волочил ноги, кое-как находя себе пропитание. Еще бы - никто не желал брать на работу человека, на чьей совести была Массовая Гибель. Все эти десять лет Кеттридж опускался все ниже и ниже. Но в нем еще оставалась какая-то элементарная порядочность, не позволявшая ему окончательно скатиться в канаву. Оставалось и внутреннее побуждение жить дальше. Даже той жизнью, какой он жил тогда. В отличие от других, избегнувших казни, Кеттридж так и не сделался ни бездомным ханыгой, ни самоубийцей. Он только лишился имени.

Все ниже и ниже. Пока не осталось уже, казалось бы, ничего, кроме взрезанных вен или бутылки.

Но и для того и для другого Кеттридж был тогда уже слишком стар.

И постоянно его преследовала навязчивая мысль, что он мог остановить осуществление проекта - огласи он свои сомнения, а не обдумывай их про себя.

Наконец подвернулась должность эколога на исследовательском корабле. Бен Кеттридж туда и оформился разумеется, под чужим именем. Потом три года исследований и каталогизации - среди звезд и трясущихся внутренностей корабля. Радости мало - и все же так можно было жить дальше.

Как он, в конце концов, мог продолжать жить под солнцем того мира - с таким кошмаром на совести?

Итак, Бен Кеттридж стал космоэкологом. Год пути от Капитол-Сити, и... вот те на!

Кеттриджу хотелось завопить. Страшно хотелось завопить. Мышцы гортани вытянулись в струнку под морщинистой кожей. Прикрытый эластичным капюшоном рот широко распахнулся - аж губы заныли от боли.

Видения прекратились. Кеттридж в ужасе выскочил из призрачного мира сознания - и вновь очутился в каменной тюрьме с голодным аборигеном в качестве надзирателя.

В голове у него бурлил ревущий поток страха, отчаяния и ненависти к себе. Все это кружилось в водовороте, затягивая его разум в черную пучину. Господи, вот бы завопить!

Лад-нар заворочался.

Громадное мохнатое тело выгнулось, негромко фыркнуло - и провалилось обратно в сон. Кеттридж тут же задумался, не его ли отчаянные мысли потревожили зверя.

"Что за удивительное существо! - подумал землянин. - Живет в мире, где человек запросто поджарится-и дрожит от страха перед грозовыми бурями!"

Странная аналогия пришла на ум Кеттриджу. Насколько же существо это похоже на обитателей Земли! Движимое потребностями желудка и волей к выживанию. Исповедующее религию, что зиждится на страхе и впитывается с ужасом. Молния: зверь думает о ней как о Кричащем С Небес. Изредка выглядывающее солнце: Великий Согреватель.

Кеттридж задумался над простотой и здравым смыслом лад-наровской религии

Когда близится буря, набирая наконец заряд достаточный для грома и молния. Лад-нар понимает, что вместе с бурей придет и холод- А холод сущее для него проклятие. Лад-нар знает, что холод подтачивает силы, а молния может поразить. Тогда он хватает котярника и скрывается в пещеру на долгие недели, пока буря не утихнет. Высокая температура этого существа требует, чтобы рядом всегда хватало пищи для выживания, пока наружная температура ниже допустимой. Ну а раз под рукой не оказалось котярника, почему бы тогда не отведать какого-нибудь космоэколога? Последняя мысль прочно застряла у землянина в голове.

"Этот зверь не глуп", - напомнил себе Кеттридж.

Его религия представляла собой стройное сочетание животной сметки и природной наблюдательности. Молния убивает? Не ходи наружу в бурю. Буря приносит холод? Найди пищу и поддерживай в себе жизнь.

Проанализировать ситуацию несложно. Куда сложнее найти выход.

"Да я его особенно и не ищу", - подумал Кеттридж.

"На свою судьбу я уже давно плюнул. Необходимость выжить?" - Землянин вслух рассмеялся. Перед его мысленным взором предстал он сам- Тощий, обессилевший Казалось, целая бездна страдания, будто какой-то яд, пропитала все его существо. А все лицо исчертила морщинами. До смерти усталое лицо от седого ежика до раздвоенного подбородка. От морщинистого лба над крючковатым носом до тонких запавших губ. "На вид я куда старше своих пятидесяти шести", - подумал Кеттридж.

Он знал множество своих ровесников, которые мало чем отличались от молодежи.

"Я "лишком себя жалею".

Все это казалось ему странным. Никогда раньше Кеттридж так не взбаламучивал в себе мысли. Казалось, он уже готов был дать себя сломить позволить раздавить себя колесам уныния. Он почти этого хотел. Ждал, что проснется чудище - и все придет к концу...

Но что и впрямь оказалось странно - это как отчаянная ситуация может привести человека к самореализации.