Павел Амнуэль - Голубой Альциор

Ира укрыла дочь, подоткнула концы одеяла, чтобы не сползало, Машенька всегда спала беспокойно, а после болезни вообще не любила укрываться. В комнате было прохладно, окно Ира оставила на ночь приоткрытым, доктор дал такие противоречивые рекомендации: чтобы свежий воздух и чтобы не допустить простуды.

Маша что-то пробормотала во сне, улыбнулась, и Ира улыбнулась в ответ, хотя дочь не могла этого видеть. А может, могла, может, улыбка матери видна ребенку всегда — спит он или бодрствует, играет или смотрит телевизор, болеет или… Особенно, если болеет.

Ира постояла у кровати спящей дочери и тихо вышла на веранду, где Володя сидел на ступеньках, курил и смотрел на звезды. Он всегда смотрит на звезды, звезды он знает лучше, чем людей, а людей не знает, детей особенно, и собственную дочь тоже… Если бы он не мучил девочку своими играми-путешествиями, может, она и поправилась бы раньше…

Ира опустилась на ступеньки рядом с мужем, положила ладонь ему на колено, он положил сверху свою, и они молча сидели, пока не Взошла огромная рыжая луна.

— Хорошо, правда? — произнесла Ира.

Володя молчал, Ира повернула голову и посмотрела на мужа. Он плакал. Смотрел на звезды и плакал молча, сухо, невидимо, как могут плакать только мужчины.

— Нервы, да? — спросила Ира. — Успокойся, все уже хорошо. Теперь все у нас будет хорошо, слышишь?

Володя молчал, у него едва заметно дрожали губы.

— Тебе нужно отдохнуть, — сказала Ира. — Хочешь, съездим втроем в Калугу к твоей маме? О чем ты думаешь?

«Машенька умерла, — думал Володя. — Вы ничего не поняли. Ты. Врач. Никто. Только дети могут понять, но не понимают, потому что для них это естественно, как пить материнское молоко. А потом они вырастают и думают, что начинают понимать, хотя на самом деле тогда-то и перестают чувствовать очень многое из того, что было им доступно… Мы играли, я учил ее узнавать звезды и созвездия. Однажды она сказала, что Вега — оранжевая. Я подумал сначала, что она забыла… из-за болезни… Это не так. Маша… И все дети, не только она… Они живут во многих мирах… Все мы — ты, я — тоже живем во множестве миров, потому что нет одной вселенной, каждое мгновение мир ветвится, возникают новые… И каждое мгновение мы выбираем мир, в котором проживем следующую секунду. Но мы этого не ощущаем, а если ощущаем, не придаем значения, а если кто-то такое значение придает, мы говорим, что он страдает шизофренией… Для детей все естественно, для них это игра — они легко переходят из мира в мир, меняются мирами, как фантиками, и всякое мгновение они другие, понимаешь, нет, ты же взрослая, ты не можешь этого понять, а я понял, когда Маша сказала, что Вега — оранжевая, это была Вега из той вселенной, где она действительно оранжевая, и там я действительно говорил Машеньке, что Орион — греческий царь, потому что там это так и есть, и я ей действительно… Эта игра… Я играл с Машей из другого мира, из того, где она была здорова. И я начал задавать вопросы, своими вопросами я заставлял ее, ту Машу, из другого мира, больше времени проводить здесь, а наша Машенька уходила туда, и я все спрашивал, она отвечала и оставалась, я уже понял, что происходит, и задавал новые вопросы, для Маши это была игра, а для меня… И я уже понимал: если Маша поправится, то там… в том мире, где Вега оранжевая и бабушка живет в Кампаро, а не в Калуге, в том мире она умрет. Я забрал ее — здоровую — из мира, который… А там она умерла. Наша Машенька. Мы играли, и я обещал ей, что на будущий год мы полетим к морю. Обещания, которые даешь детям, надо выполнять. Мы полетим к морю, обязательно. С Машенькой. Но — не с нашей. А наша не полетит, потому что там… ее уже нет. Понимаешь?»

— Володя, — сказала Ира. — Ты устал. Мы все устали, это были такие долгие недели… Пойдем спать, хорошо?

Детские игры… — пробормотал Володя. — Мы забываем о них, когда становимся взрослыми.

— Что? — не поняла Ира.

«Я не должен был заставлять ее играть в эту игру… Это была наша судьба, а я переложил ее на… На наши плечи, все равно на наши, но там мы с тобой немного другие…»

— Володя, — сказала Ира, — хочешь, я сделаю тебе массаж, как раньше, когда у тебя болела голова, помассирую тебе виски и затылок, и все пройдет.

Володя тяжело поднялся и помог встать жене. Да, — сказал он, — сделай.

По дороге они заглянули в детскую. Маша спала, свернувшись калачиком и подложив ладони под щеку. В лунном свете она выглядела такой бледной, что…

Ира коснулась щеки дочери и облегченно вздохнула.

— К маме мы можем съездить на выходные, — сказала она мужу. — А летом — к морю.