Джон Кессел - Это все правда

— Что? — бросил он, выпрямляясь и оборачиваясь.

Уэллс протиснулся мимо Харан и резкими, порывистыми движениями принялся снимать ролик с проектора.

— Забудь, Шифра. К чему расстилаться перед филистером?

— Что такое филистер? — нарушила Барбара напряженное молчание.

— Филистер, моя дорогая девочка, — пояснил Уэллс, — приодетый вариант идиота. Филистер не отличит шедевра от хот-дога. А тебе выпало счастье иметь в отцах полного и законченного филистера.

— С меня, пожалуй, довольно, — пробормотал Кернер.

— С ТЕБЯ довольно? — прогремел Уэллс. — МЕНЯ тошнит от всей вашей шайки алчных стяжателей, лжецов и обманщиков. Когда кто-нибудь из вас сдержал данное мне слово? Когда? Предатели!

Качнувшись вперед, он смел со стола проектор. Жена и дочь Кернера, испуганные грохотом, бросились прочь. Харан, которая, очевидно, видывала и не такое, даже не пыталась урезонить босса. Лицо Кернера побагровело.

— Все, хватит! — объявил он. — В толк не возьму, что заставило меня подвергнуть свою семью испытанию общением с безумцем вроде тебя! И если мое слово хоть что-то весит, тебе больше никогда не работать в Голливуде.

— Ты, ублюдок! Не нуждаюсь я в твоем разрешении! Кернер ткнул пальцем во вздымавшуюся грудь Уэллса.

— А знаешь, что говорят в каждом клубе города? Там говорят: «В борьбе с Уэллсом любые средства хороши». — И, повернувшись к съежившейся секретарше, добавил: — Доброй ночи, мисс Харан. — После чего проследовал за женой и дочерью в свою каюту.

Уэллс стоял неподвижно. Я оторвался от окна и поднялся в рубку.

— Что там такое? — спросил вахтенный.

— Мистер Уэллс только что столкнулся с айсбергом. Не волнуйся, мы пока не тонем.

«Роузбад» имеет одно и то же значение что в английском, что в немецком — розовый бутон.

Моя матушка воображала себя художницей и была связана с «Сент Лье», сетью арт-салонов, спонсируемых Брюсселем, так что я вырос в убогой галлерее Швабинга, где она выставляла свои поблекшие виртуальности. Помню, одной из них была скульптура вагины, в самой середке которой голографический проектор выдавал образы, менявшиеся каждый раз, когда мимо проходил новый посетитель. Одним из них был мужской рот с усиками над верхней губой, шептавший «роузбад».

Было ясно, что это изображение откуда-то передрали и что говоривший не был немцем, но тогда я не знал, кто он. Только уехав из Мюнхена, чтобы поступить на кинематографический факультет нью-йоркского университета, я увидел «Гражданина Кейна».

Я намеревался стать художником, каким так и не стала мать, никоим образом не связанным со старой Европой или забытым Богом двадцатым веком. Я был умен, проворен и убедителен. И мог создать прекрасное видение единства Искусства и Коммерции для любого потенциального спонсора, так что вышеуказанный спонсор просто изнемогал от желания выложить денежки. К двадцати шести годам я сделал два фильма: «Крепость одиночества» и «Слова Христа в красном». «Слова…» даже получили премию за лучший сценарий на кинофестивале в Триесте в 2037 году. Я стал широко известен в узких кругах, но не заработал и десяти центов. И если не считать этих узких кругов, никто не видел моих фильмов.

Я твердил себе, что публика — дура, а мир — вообще хаос; искусство в этом безумном мире имеет ничтожный шанс, а единственные люди, которым удается делать деньги — это те, кто навострился создавать сладенькие фантазии. Но тут настала эра путешествий во времени, и какие бы преимущества ни получило общество, для кинематографии это стало настоящим несчастьем. Коммерческие фильмы мог делать лишь тот, кому удавалось залучить Элизабет Тейлор или Джона Уэйна. В общем, я устал болтаться вне поля зрения радара. В тридцать лет я хорошенько рассмотрел себя в зеркале и нашел работу в «Метро» — в качестве охотника за талантами.

Звучит довольно приемлемо, верно?

Но это всего лишь иная сторона моей карьеры. Вот послушайте-ка: я неплохо играл в теннис, но мой бэкхенд[2] всегда был слабым, и сколько бы я над ним ни работал, он все равно не будет первоклассным. В ключевой момент каждой партии противник посылал мяч влево, и эта чертова ленточка на сетке словно сама собой поднималась, чтобы проглотить мою подачу. Словом, гениального спортсмена из меня не вышло, как ни старайся. Вот поэтому и фильмы, и диски, и награда Триеста пылились в глубине чулана.

Я как раз переносил содержимое этого чулана в коробки, когда пришел вызов. Голова у меня болела так, словно кто-то вколачивал в мозг раскаленные гвозди, а тут еще и Мойра, моя квартирная хозяйка, торчала в дверях, читая мне нотации. Те вещи, которые можно было толкнуть на интернет-аукционе, уже были проданы на интернет-аукционе, а я успел задолжать ей за полгода.

Мои очки, лежавшие на тумбочке, запищали. Сигнальная лампочка на дужке замигала.

— А я думала, ваше обслуживание аннулировано, — заметила Мойра.

— Так оно и есть.

Я нашарил очки, сел на пол и насадил их на нос. Желудок опасно дернулся. Стена квартиры растаяла, предъявив изображение Гленды, моего персонального цифрового секретаря. Программируя Гленду, я придал ей внешность Луизы Брукс.

— Вам звонят из «Вэнником, Лтд», — сообщила она. — Роузтраш Вэннис хочет с вами поговорить.

Я снял очки.

— Мойра, дорогая, оставьте меня минут на пять, договорились?

— Кем бы там ни была эта особа, надеюсь, она брала у вас взаймы и теперь честно вернет долг, — ехидно ухмыльнулась Мойра, но все же ушла.

Я порылся в хламе на тумбочке, нашел новый шприц и сделал себе укол. Сердце забухало в груди, глаза наконец открылись. Я поспешно надел очки.

— О'кей.

Гленда поблекла, и ее место заняло прелестное лицо Вэннис.

— Дет! Ты здесь?

— Совершенно верно. Как ты меня нашла?

— Пришлось оплатить счета за телефон. Может, дашь взглянуть на себя?

Комната служила неопровержимым свидетельством моего грядущего выселения, и я не хотел, чтобы она это видела.

— Не выйдет. Чем могу помочь?

— Хочу дать тебе кое-какую работенку.

После того как я помог Стерджесу бежать со студии, Вэннис поклялась, что больше я никогда не буду на нее работать. Но страсть к кино брала верх над безжалостным коммерческим умом, и я получил еще пару заказов. Однако последние полгода дела обстояли так, словно я вообще больше нигде не раздобуду никакой работы.

— Я здорово занят, Роузтраш.

— Слишком занят, чтобы оплатить собственный телефонный счет? Я сдался.

— Что тебе нужно?

— Хочу, чтобы ты положил конец этой канители с Уэллсом. Должно быть, ссора с Роузтраш несколько выбила меня из колеи.