Олег Азарьев - Должник

Отбросив опустевший рожок в медную россыпь гильз, он нащупал за поясом другой, вставил его в автомат и дал две очереди. Третья была очень короткой - осечка. Он подергал заклинивший затвор. Все ясно: перекошенная пуля застряла в стволе. Он отшвырнул в сторону автомат, ставший теперь бесполезной железкой. Полежал немного, растерянно озираясь. Где взять оружие? Иначе - конец. У своих взять? Не у кого. Значит, у карателей. И тут он вспомнил, что в тылу, на краю русла, возле деревьев - четверо только что убитых им немцев. Маликов подполз к Сосновскому, сильно дернул за пиджак. Тот на мгновение оглянулся.

– Чего тебе?

– Автомат заело. Я пошел за другим.

– Куда еще?

Маликов махнул рукой в сторону леса позади них.

– Там фрицы валяются. У них и заберу.

Сосновский кивнул.

– Давай! Только быстро! И патронов прихвати.

Маликов пополз, огибая крупные камни, вжимаясь в дерн.

На краю русла, в траве, лежал на животе немец в каске. Его потухшие и остановившиеся глаза безучастно смотрели в никуда. Очередь прошла наискосок через спину. Поодаль в разных позах застыли еще трое.

Маликов, брезгливо морщась, перевернул солдата - тяжелого, вялого - на спину. Стащил с его шеи ремень автомата, закинул автомат за спину себе, забрал запасные рожки. Осталось забрать рожки у остальных трех. Маликов приподнялся на локте и осторожно огляделся.

На противоположном склоне, накренившись, сильно дымил взорванный бронетранспортер. Рядом нелепо скорчился Селиванов. В русле, среди камней, распластался, выронив автомат, Гавриленко. Только Сосновский, прижавшись к валуну, отстреливался метко и коротко.

Вперед немцы не продвинулись. Они как будто и не торопились подавить сопротивление партизанской засады. Они прятались за деревьями, изредка обнаруживая себя беспорядочными очередями. Отсюда, со стороны, это показалось Маликову подозрительным. Немцы явно задумали что-то. Маликов снова поглядел вокруг и вздрогнул. Тотчас лихорадочно заколотилось сердце. Он испуганно напружинился. Слева, вдалеке, у изгиба русла, перебегали по камням крошечные фигурки в ненавистных мундирах. Еще немного, и он с Сосновским окажется в кольце.

Сейчас он был в стороне от боя и воспринимал все совсем по-другому, чем там, среди камней. В перестрелке некогда было думать о чем-либо ином, кроме самого боя. Здесь же, на склоне, можно было расслабиться, дать себе короткую передышку. И тут Маликовым внезапно овладел страх.

Страх, - а вернее, инстинктивное желание выжить, превратившееся в страх, - сокрушая преграды, завладел Маликовым целиком, страх, подгоняемый ощущением близкой, неотвратимой смерти. Ужасная гибель Панкратова стала для Маликова единственной мерой событий. Он полежал, потерянно прижимаясь щекой к упругой, шершавой траве склона; бездумно, расширенными глазами глядел на маленький желтый цветок рядом с сапогами мертвого немца. Ослабевшие руки отказывались поднять его с земли. Казалось, он всем телом ощущает, как каратели приближаются к их позициям с тыла. Страх был уже беспредельным и неуправляемым. Он подавил другие чувства, заполнил все уголки сознания. И Маликову с непреодолимой мучительной силой захотелось во что бы то ни стало вырваться из кольца, отступить от гибельной кручи. Во что бы то ни стало!

Он больше не думал о Сосновском, не думал ни о чем, ему безумно хотелось жить. Жить!

Голову стискивало в висках, до звона заложило уши, расстегнутый воротник давил шею. В голове у Маликова будто что-то сломалось, будто рассыпался какой-то сложный механизм. Раздирая руки и колени, Маликов торопливо пополз вдоль русла, потом, цепляясь за скрывающий его кустарник, полез вверх, к деревьям, а добравшись до них, побежал изо всех сил - только бы подальше от этого места.

Остановился он возле ручья. С удивлением обнаружил, что все еще держит в руках автомат. Прислушался. Стрельбы не было слышно. Куда теперь идти, где прятаться, Маликов не знал. Чувствуя какую-то опустошенность, он медленно побрел вдоль ручья.

Ручей оборвался в нескольких километрах от места боя, в гуще деревьев, под скалой, нелепым мертвым наростом торчащей из травы.

Маликов обошел скалу кругом. Из скрытой колючим жестким кустарником вертикальной трещины в скале, глубокой и довольно широкой - человек вполне мог спрятаться, - била прозрачная тугая струя источника. Радостно стукнуло сердце: эта щель и была сейчас его единственным спасением.

Хлюпая сапогами по воде, в кровь расцарапывая руки о колючки, Маликов продрался сквозь кусты и втиснулся между гранитными стенками в темный грот, в мягкую липучую паутину. С омерзением вытер лицо рукавом.

Так он и замер: стоя в полусогнутой, неудобной позе, почти по колено в ледяной воде источника. Автомат повернул дулом к выходу. Потом еще раз выглянул - не осталось ли следов?

Ручей уносил замутненную воду, пружинистая трава быстро распрямлялась, кустарник по-прежнему неприступно заслонял вход.

За ночь, проведенную в укрытии, он передумал многое. Да, никто не знал о его бегстве и вряд ли узнал бы когда-нибудь. Он был уверен, что Сосновский живым в руки немцев не дастся. Однако все это не помешало ему к утру возненавидеть себя. Мысли о Панкратове, Селиванове, Гавриленко, Сосновском не давали ему покоя. Мысли об остальных.

Отныне он обречен жить, жить и помнить.

Все остальное было так, как он рассказывал Лукьянцевой.

Подошел его троллейбус. Маликов поднялся в салон. Он сел рядом с полной женщиной в коричневом пальто и вязаной шапочке, обтягивающей голову.

По-прежнему беспокоила боль в сердце. Маликов сунул руку за пазуху, прижал ослабевшую ладонь к груди и ощутил частые неровные толчки. Он закрыл глаза и остался наедине с болью.

Троллейбус неторопливо катил от остановки к остановке, а боль становилась нестерпимой. Маликов сжимал зубы, чтобы не стонать. Левая рука казалась чужой, непослушной. Холодная испарина проступила на лбу. Обрывки мыслей мешались в голове. Сквозь пелену полузабытья он понимал только, что необходимо принять еще нитроглицерин - и немедленно на воздух. На следующей остановке.

Он распрямился, чтобы достать пробирку с таблетками. Все поплыло перед глазами, слабость не дала удержаться прямо, и он медленно повалился на плечо соседки. Троллейбус покачивало, и вместе с ним, то приближаясь, то отдаляясь, весь мир уплывал в темноту. Маликов задыхался, в горле громко клокотало. На лбу дрожали крупные капли пота.

Женщина скорчила брезгливую гримасу и раздраженно отпихнула его. Маликов как бы издалека услышал:

– Нажрался, черт старый!

– Не пил, нет, - сдавленно пробормотал он. - Сердце...