Путеводный огонь - Элизабет Бир

Я свистнула сквозь стиснутые зубы. Прекрасный драматический жест… вот только губы от этого треснули, и я почувствовала во рту вкус крови. Выбор был небогат: притихнуть и умереть, либо умереть, подняв шум. Раз так, пожалуй, лучше уж умереть достойно.

Упершись локтями в землю, я поползла — сама не зная, куда.

Лунный свет серебрил мутные желто-зеленые лужи на моем пути, сверкал в сгущающемся тумане голубыми электрическими отблесками. Движение, по крайней мере, помогло согреться и размять окоченевшие мускулы. Через полчаса прекратилась дрожь. Мышцы у рассеченных сухожилий затвердели, отяжелели, будто сварные швы. Куда удобнее было бы, если бы они просто отрубили эти проклятые ноги — тогда мне хотя бы не пришлось волочь за собой бесполезные мерзнущие конечности.

Будь у меня толика здравого смысла…

Будь у меня хоть малая толика здравого смысла, не пришлось бы мне, искалеченной, умирать в болоте.

Сохрани я хоть малую толику здравого смысла, свернулась бы клубочком да умерла.

Что ж, на это я была вполне согласна.

Но, стоило начать выбирать место поудобнее, как рядом, в уголках зрения, замерцали странные голубые огоньки.

Уж и не знаю, отчего я решила последовать за ними.

Хрюша подарил мне жемчужину на серебряной цепочке — разноцветную, причудливой формы, затейливо скрученную и глянцевитую, как сливочная тянучка. Сказал, что раньше она принадлежала его матери. Когда я надевала ее, она ложилась в ложбинку между грудей, теплая, будто подушечка нежного пальца.

Хрюша сказал, что сделал вазэктомию, но всякий раз, когда мы занимались любовью, надевал резинку. И уговаривал меня перейти на таблетки.

— А чулки с поясом не завести? — поддразнила я его в ответ.

Чеснока в моих скампи[4] было столько, что глаза едва не слезились, но Хрюша никогда не обращал внимания на то, что я ем, каким бы пахучим оно ни было.

Была пятница. К часу ночи мы наконец-то выбрались из постели поужинать в рыбный ресторанчик Капоццоли. Народу в красноватом полумраке зала было битком, но кухня там была превосходной, и работал ресторанчик круглые сутки. Сощурив печальные янтарные глаза, Хрюша взглянул на меня и откусил кусочек щупальца кальмара.

— Не хочется ли тебе родить на свет ребенка?

— Нет, — ответила я. — Пожалуй, не хочется.

Так я впервые соврала ему.

С братом Хрюши, Исавом, я познакомилась только после того, как вышла замуж за другого человека, оставила адвокатуру, пытаясь родить ребенка, а когда оказалось, что детей у нас быть не может, развелась и была вынуждена снова вернуться к работе, чтобы оплачивать счета. Хрюша работал все там же, все в той же программе. Все с тем же терпением ждал, что небывалое сбудется и ему попадется ни в чем не виновный клиент; все так же делал вид, что мы были и остаемся всего лишь добрыми друзьями. Мы никогда не заговаривали об этом, но в мыслях я представляла себе этот разговор тысячу раз:

— Я ушла от тебя.

— Тебе хотелось родить ребенка.

— Ничего не вышло.

— И теперь ты хочешь вернуться? Я не таков, как ты, Мария.

— Ты никогда не скучаешь по морю?

— Нет. Никогда.

Он был слишком горд, а мне было слишком стыдно. А после того, как я стала судьей Дельпрадо, мы и вовсе виделись только в суде.

А потом позвонил Исав и оставил на автоответчике сообщение: представился, объяснил, кто он такой и где его найти. Уж не знаю, как он сумел раздобыть мой номер. Поддавшись любопытству и тревоге, я согласилась встретиться с ним в центре города, у старой церкви, выстроенной в тридцатых, можно сказать, из невосполнимой истории. Ее построили из местного камня, не пожалев древних петроглифов и сталактитов, чтобы порадовать Господа красотой грубых каменных стен.

Исав не понравился мне с первого же взгляда. Исав… Не узнать его было невозможно: та же щетина, те же редкие волосы, то же на удивление уродливое рыбье лицо с торчащей далеко вперед нижней челюстью. И та же сумрачно-зеленая аура, только с пятнами цвета запекшейся крови у ладоней и губ и без блуждающих огоньков.

Исав стоял у одного из петроглифов, склонившись к выцветшему красному камню, над фигурой из черточек, изображавшей человека, и двумя волнистыми параллельными линиями, означавшими реку — древнюю, как само время, Колорадо, орошающую бесплодные земли, хранящую пустынный Запад и хранимую им.

Исав обернулся и увидел меня. Хотя, пожалуй, не столько меня, сколько жемчужину у меня на груди.

Расставшись с Хрюшей, я вернула ему все драгоценности. Все, кроме этой жемчужины. Ее он бы назад не взял, и, честно говоря, я была этому рада. Даже не знаю, зачем я надела ее на встречу с Исавом — разве что оттого, что очень не хотела с ней расставаться.

Выпрямившись во все свои пять футов и четыре дюйма, он полоснул меня обжигающим взглядом и бесцеремонно, как-то странно сжав пальцы в щепоть, потянулся к цепочке. Я без раздумий хлопнула его по руке. Он шикнул на меня, и на миг между его бескровных губ мелькнул кончик гибкого, точно резинового языка.

Отступив на пару шагов, он взглянул мне в глаза. Его голос — прекрасный, звучный, мелодичный баритон — не имел ничего общего с внешностью. На миг поддавшись его гипнозу, я подалась вперед.

— Крушения, — негромко проговорил он. — Затонувшие корабли. Драгоценности мертвеца. Все они там — протяни лишь руку, если только знаешь, где искать. Наша семья всегда это знала.

Моя рука, поднятая для нового удара, замерла в воздухе, точно сама по себе. Как будто не смогла преодолеть звук его голоса.

— Вы были кладоискателем? Охотником за сокровищами?

— Был и остаюсь, — ответил он, небрежным движением пальца заткнув прядь моих волос мне за ухо. Меня охватила дрожь. Рука моя опустилась, пальцы крепко впились в бедро. — Когда Исаак вернется со мной в Новую Англию, ты тоже поедешь с нами. Мы можем дать тебе детей, Мария. Целые выводки. Целые стаи. Все, чего ты когда-либо хотела.

— Я никуда не поеду. Ни ради… Исаака, ни ради кого-либо другого.

— Кто сказал, что у тебя есть выбор? Ты — часть того, что получит он. А уж чего ты хочешь, мы знаем. Мы навели о тебе справки. Еще не поздно.

Тошнотворная зябкая дрожь не унималась.

— Выбор есть всегда. — Эти слова обожгли мне губы. Я сглотнула. Ногти впились в ладони. Его холодные пальцы коснулись щеки. — Что же он получит еще? Если я пойду с вами своей волей?

— Исцеление. Превращение. Силу. Возвращение в море. Все то, за отказ от чего он должен был