Кирилл Бенедиктов - «Если», 2004 № 12

— Неужели братья не спасли Кассандру? — голос Софи звучал взволнованно, словно сейчас это имело какое-то значение.

— Ахейцы ворвались в столицу Миноса и разграбили ее, — ответил Артур. — На фресках следы того самого пожара, который бушевал здесь две тысячи лет назад. Воины били в золотые блюда, как в бубны, и плясали на крови, но никто не осмелился спуститься в логово Минотавра. Тогда Гектор и Ахилл решили попытать судьбу. Они взяли ясеневые копья и ушли под землю. Не было в Аттике героев более грозных, чем эти побратимы. Оба надеялись повторить подвиг Тезея, но потерпели неудачу. Они нашли в темных коридорах обезумевшую от страха Кассандру, а потом на человеческие голоса явился и сам грозный хозяин Лабиринта. Герои притаились за колоннами, а когда чудовище оказалось между ними, метнули копья. Но промахнулись во мраке и попали друг в друга. Кассандру разорвал Минотавр. Говорят, он до сих пор бродит по Лабиринту и ждет новых пленников. Когда его терпение иссякает, он ревет и топает ногами, оттого на Крите так часты землетрясения.

Несколько минут Софи молчала, а потом протянула почти обиженно:

— Неужели все герои древности умирали так страшно? Ни у кого не было счастливой старости в кругу семьи?

Артур пожал плечами.

— Боги выбирают лучших и уносят их в цветущую пору. Греческий эпос не знает концов вроде «жили долго и умерли в один день».

— А я бы хотела жить долго и умереть в один день, — вызывающе бросила женщина, — с тем, кого выберу.

Последние слова звучали странно, если учесть ее положение замужней дамы, и госпожа Шлиман смутилась.

— Мне пора. Генрих обещал вернуться к чаю, — заторопилась она. Артур не стал ее удерживать. Он испытывал сильную неловкость рядом с этой робкой красавицей, в его присутствии начинавшей говорить почти дерзко.

— Мера во всем — высшая добродетель. Можно ли пускаться в путь в такое время, Одиссей? — Царь Приам ничего не боялся, но его опасения, частые и никогда без повода, делали ему честь как предусмотрительному правителю. — Я знаю, что Тирессий вчера резал для вас с Гектором птицу и посоветовал взять с собой в поход Ахилла, сына Пелея. Однако путешествие на Скирос сейчас опасно, полдневные ветры будут дуть еще дней двадцать.

Царь Итаки кивнул. Все это он знал и сам. Но уж слишком дорого обошлось бы согласие Приама объединиться с ахейцами. Одиссей сразу схватился за слова троянца, а старший царевич решительно поддержал гостя — все жаждут славы, удачи, чужого богатства. Один Лаэртид в дырявом плаще, казалось, ловил выгоду сетями, а она ускользала от него.

— Нам надо спешить, — коротко сказал он царю. — С того момента, как Плеяды улягутся спать, нас ждут полгода бездействия.

В глубине души Одиссей ненавидел это время. С гнилой сердцевины осени до крепкого пупка весны он становился хмур и неразговорчив, приказывал вытаскивать суда на берег, набивать их камнями, снимать снасти и сушить рулевые весла над очагом.

В нем точно жили два человека. Один — весельчак и скиталец, по-детски любопытный и хитрый. Другой — домовитый и надежный. На сто дней навигации в году первый подавлял второго, и в оставшееся время второй отплясывал на костях первого, заставляя беззаботного странника чинить крышу и отказывать себе в лишнем килике вина.

Пенелопа знала его тайну. Однажды у очага, растирая волосы горьковатым маслом лавра, она сказала:

— Там, куда ты уходишь, много ли женщин смогут отличить Одиссея Лаэртида от царя Итаки?

Которого из них она любила? И который из них любил ее?

Много лет назад, в свою первую навигацию, он повстречал молоденькую нимфу Калипсо, хозяйку крошечного островка. При ней обитала колония жриц. Они заговаривали ветер, знали, как направить волны, как выпустить судно и как удержать его у берега. Тогда Одиссей остался у Калипсо на неделю, не успел продать всех овец и получил от отца палкой, однако не расстроился и теперь каждое лето навещал черноглазую ведунью. Среди стайки ребятишек, бегавших по острову, был где-то и его сын Телегон. Но нимфа никогда не показывала его, говоря, что ребенком Лаэртид расплатился с ней за гостеприимство, мальчик посвящен богам, и их встреча может стать роковой…

Одиссей обращал мало внимания на болтовню нимфы. Сграбастывал Калипсо и тащил в дальний уголок пещеры. Там она связывала ему руки пряжей и требовала, чтобы морской конек Посейдона прокатил ее не меньше пяти раз. Так начинались и заканчивались все их встречи. Жаль, что по дороге на Скирос царь Итаки слишком торопился, чтобы посетить нимфу.

— Кто этот Ахилл и почему его прячут? — спросил Гектор, стоя возле Одиссея на высокой корме. — Говорят, его мать — богиня.

— Не верь всему, о чем говорят, царевич. — Лаэртид хмыкнул. — Много тут богинь по островам. Фетида всего лишь нимфа. Я знал ее, как знал каждый желающий. Но один Пелей попался настолько, чтобы привести в дом законной женой. Однажды он проснулся ночью и увидел, как Фетида опускает их новорожденного младенца в горящий очаг. Царь еле успел вырвать ребенка, не то накормили бы его утром жертвенным мясом собственного сына.

Гектор слушал, прищурив глаза.

— Пелей выгнал жену, но было уже поздно, поскольку посвятительные обряды совершились, и огонь даже обжег малышу пятку. Царь понял, что Ахилл теперь лишь отчасти принадлежит нашему миру. Такого опасно держать в доме. Он отдал его на гору мужскому союзу кентавров, ну тех, которые едят сырое мясо, а из одежды признают только собственные волосы. Так что сын Пелея — настоящий дикарь. — Одиссей вздохнул. — Болтают, его наставник Хирон кормил мальчишку внутренностями львов и кабанов. Отсюда де его невероятная мощь и свирепость. Но я-то думаю, кентавры охотились, а тем, кто помладше, отдавали требуху. Вот и вся загадка. Сейчас ему лет пятнадцать, и я ума не приложу, как разговаривать с этим зверенышем.

Их встречи стали частыми, и за столом, когда Эванс рассказывал Генриху о находках, они с Софи поглядывали друг на друга, словно заговорщики. Все эти костяные ножи, золотые накладки на щиты, обломки стульев и дырявые медные котлы ничуть не интересовали женщину. Но мадам Шлиман сидела, склонив голову, и терпеливо слушала, лишь бы еще хоть часок побыть в обществе молодого археолога. Генриху даже казалось, что его жена начала интересоваться раскопками. Дважды она давала очень дельные советы.

Один раз мужчины озадаченно вертели в руках толстый почерневший предмет из бронзы. Формой он напоминал круглый щит с загнутым книзу краем и глубокой выемкой-конусом в центре. Софи наморщила лоб, стрельнула глазами в сторону камина, где слабо тлели грушевые поленья, и заявила: