Владислав Чупрасов - Холодные и мертвые (сборник рассказов)

— Мемфис, — очень спокойно и негромко сказал Ойген, ставя кружку так, чтобы до нее, в случае чего, можно было дотянуться с кровати, — мне правда похрен, выпьешь ты это или нет. Даже если ты тут помрешь, ничего сильно не изменится. И ушел. Ушел, мать его за ногу, медик, блять. Курт бы, наверное, обиделся (или задумался, кто так подергал за нервы всегда дружелюбно-спокойного Ойгена), если бы ему не было так херово. Он снова лег на спину, осторожно перекатился на бок и подцепил плохо гнущимися пальцами термокружку. Снова поднялся и, держа кружку двумя руками, чтобы не расплескать, принялся медленно пить. Варево было не очень горячим — теплым — и очень приятно проходилось по воспаленному горлу. На языке и губах оставались песчинки и мелкие палочки, а вкус вообще не ощущался. После выпитого Курту действительно стало лучше. Он откинулся на подушку, полежал немного. Голова была чистая, в то время как в остальном теле чувствовалась мутная мерзкая слабость. Курт швырнул на пол термокружку. Она прогрохотала к шкафу и покатилась назад. Ойген выглянул из кухни.

— Что? Курт собрался с силами и выдал:

— Мне скучно.

— Скучно ему, — мгновенно разозлился Ойген. — А мне тут, понимаешь ли, весело очень! Священника, значит, прокорми, выслушай его проповеди, больного патрульного вылечи, хотя он выделывается.

Скучно ему, видите ли! Спи давай. Он вошел в комнату, поднял термокружку, убедился, что она во время падения была пуста, и ушел назад. После этого оглушительно громко хлопнула дверь, и Курт остался один. Он бы, может, и успел бы извиниться и попросить Ойгена не уходить, но севший голос не позволял провернуть такой фокус. Даже поныть было некому. Отличный получился урок: никогда не злите своего лечащего врача, особенно если он и без того какой-то дерганый. Курт пытался задремать, но никак не получалось. Недавнее прошлое казалось каким-то слишком далеким, как будто в последний раз он выходил из этого дома лет сто назад. А сколько времени прошло в самом деле, Курт не знал. И единственный, кто мог ответить на этот вопрос, куда-то ушел и не планировал возвращаться. Очень медленно Курт начал сползать с кровати, придерживая голову, чтобы не отвалилась. До того, как он начал вставать, голова так не болела. Дверь снова открылась, заскрежетав по мозгам, раздались голоса, кто-то вошел, переговариваясь. Курт лег назад, решив, что раз говоривших по крайней мере двое, а то и больше, скучать больше не придется. И начал терпеливо ждать, пока кто-нибудь соизволит к нему заглянуть. Соизволил молодой человек, показавшийся Курту смутно знакомым.

Еще два голоса (один из них явно принадлежал Ойгену, а вот второй… может, священнику, если судить по поучительным интонациям) остались на кухне, где гремели тарелками и булькали чайником.

— Вы как? — спросил смутный знакомый, присаживаясь на корточки рядом с кроватью. Курт приоткрыл один глаз, затем другой, и с интересом изучил его.

Воспоминания очень лениво и неохотно шевелились в голове.

— Я Ию Лайне. Я работаю…

— Да знаю я, — буркнул Курт. — На Ганса ты работаешь. Нормально я. И демонстративно отвернулся лицом к стене.

— Я хотел сказать, что я работал с Феликсом, но так тоже можно выразиться. Курт заинтересовался, но очень вяло. Он повернул голову и уставился в замерзшее окно, показывая одновременно и некоторое пренебрежение, и заинтересованность в дальнейшем диалоге. Небо было темно-синим. Очень синим и очень красивым. Из угла окна наползала грязно-серая туча. Курт недоуменно моргнул — и небо снова стало темно-серым, затертым снежными облаками. Таким же, как и всегда. Аспирант Ганса терпеливо сидел и ждал, пока Курт изобразит что-то внятное. Может, спросит что-то о Феликсе, раз уж это в самом деле единственное имя, способное его заинтересовать. И тут же Ию все испортил.

— Ректор просил передать вам большую благодарность.

— Пусть в задницу себе ее засунет, — мгновенно окрысился Курт. Если Ию и оскорбился за непосредственного начальника, то виду не подал. В комнату тихо прокрался Ойген. Рядом с ним нарисовался и священник, отлично узнаваемый по мерзкому бубнежу.

— Он попросил меня кратко обрисовать сложившуюся ситуацию. Курт снова лег на спину, подтянул одеяло, сложил руки на животе.

Аспирант стоял, сложив руки за спиной. Юстас что-то нашептывал на ухо прислонившемуся к дверному косяку Ойгену. По всегда спокойному лицу медика бродил нервный тик.

— Правильно, сам побоялся явиться.

— Побоялся снова заразиться, — пояснил Ойген, отмахиваясь от священника. Тот не отставал.

— Снова? — Курт попытался посмотреть на медика, но тут же заболела голова. Он заскрежетал зубами и сфокусировался на Ию.

— Он тоже переболел серой болезнью. То есть, как, переболел.

Добытый вами Серый послужил… хм… основой для лекарства, вылечившего его. И вас с Юстасом тоже.

— Вообще-то, нет, — веско заметил священник. — На все воля Божья, и эти ваши Серые здесь абсолютно ни при чем. Что-то щелкнуло, нервы Ойгена окончательно сдали и он заорал:

— Никакая это, нахер, не божья воля! Это лекарство, мать твою!

Лекарство! На-у-ка! Ты знаешь, что это такое?! Не удостоив медика ответом, Юстас развернулся и вышел на кухню.

Ойген с нажимом потер лицо и обиженно посмотрел на Ию.

— Я слушаю это уже неделю. Неделю, понимаешь? Я хочу, чтобы он сдох. Он издевается надо мной, что ли?

— Мне кажется, он делает это специально. Вроде как в школе: совсем не интересно задирать того, кто не реагирует.

— Мы не в школе, — гордо ответил Ойген и тоже ушел на кухню.

— Весело тут у вас, — просипел Курт. — Погодь… неделю? Ию кивнул.

— Такие дела. Думаю, что ты оправишься через пару дней и сможешь пойти домой. Курт смерил аспиранта презрительным взглядом. Он был твердо намерен прямо сейчас встать и уйти домой — как можно дальше от этого дурдома. Правда, он быстро вспомнил, что у него дома творится точно такой же бардак. Но неделя — это слишком много! Что могло случиться с его любимой квартирой за этой время?

— Я останусь здесь.

— Нет! — проорал с кухни Ойген. Ию рассмеялся. Отвратительным, мерзким смехом, едва не убившим Курта. Вряд ли они теперь смогут нормально общаться — этот смех всегда будет напоминать Курту о его болезни. С другой стороны, спасибо, что Серые не убили. А почему не убили?

— А почему я жив? Ию пожал плечами.

— Ну. Ты же патрульный. У вас есть мастера. Мастера — единственное оружие против Серых. И это оружие было в твоих руках. Курт не успел ответить, что оружие это было не у него в руках, а шлялось где-то поблизости. В дверь решительно постучали, и когда Ойген открыл, вся кухня и прилегающий к ней коридор наполнились голосами. Громкими голосами и громкими звуками. Курт натянул на голову одеяло.